Книга превращений - стр. 8
Лан молчала, стараясь не встречаться взглядом с его выпученными, белесыми глазами маньяка, не видеть его крючковатого носа, пятнистой старческой кожи. Он умел быть особенно жестоким с женщинами – как физически, так и морально, – и Лан неизменно поражалась тому, как женщины привыкают к унижениям и дурному обращению, причем настолько, что совсем перестают возражать и даже не пытаются защититься.
Астли снова вернулся к своим гостям:
– Дамы и господа, внимание: сатир! Нижняя часть тела козлиная, верхняя – человеческая. Поглядите на его рога! Говорят, он неравнодушен к вину…
Лан повернулась и зашагала прочь, сначала вниз по каменным ступеням, затем через лабиринт узких коридоров под ареной, куда доносились приглушенные возгласы толпы. Навстречу ей не попался почти никто из артистов. Только Йак, метатель ножей, у кого всегда находилось для нее доброе слово и кто неизменно безуспешно пытался завязать отношения с кем-нибудь из женщин труппы, когда был пьян. Два гладиатора, Претт и Далоин, блестя намасленными торсами, сжимая в могучих руках короткие мечи, ждали своего выхода. Под конец вечера они обычно изображали смертельную схватку с кем-нибудь из гибридов, а в свободное от выступлений время перещупали уже добрую половину «крошек Астли» по темным углам под ареной. Похоже, что в свободное от работы время артисты только и делали, что пили да трахались, но Лан лишь время от времени прибегала к одному из этих средств забвения, боясь, что обращение к другому может стоить ей жизни.
Пройдя мимо гладиаторов, Лан вошла в гримерную, затворила дверь и позволила себе на миг расслабиться в тишине. Выступления перед публикой утомляли ее, как и вообще необходимость быть среди людей. Только здесь, в тишине и одиночестве, она успокаивалась и восстанавливалась.
Всюду в комнате валялась разбросанная одежда. Облезлые от старости туалетные столики были завалены пошлыми рисунками, безделушками и костюмной бижутерией. Зеркала множили истекающие мягким светом цветные шары фонарей, придавая комнате видимость глубины и бесконечности. С непрозрачной ширмы для переодевания свисали похожие на удавов пестрые шарфы, сброшенные впопыхах трусики и сорочки, на полу сапоги на высоких каблуках перемешивались с фляжками для спиртного. В воздухе еще не развеялся аромат духов.
Лан делила гримерку с парой других артисток – не идеальный для нее вариант, конечно, так как возникали… сложности, но она все же считала, что ей повезло: значит, ее принимают за женщину. Каждый вечер ей приходилось улучать момент, когда ее товарки выйдут или присядут отдохнуть, прежде чем пройти за ширму и начать переодеваться в свой костюм. Как ее до сих пор не раскусили, было загадкой для нее самой. Девушки часто поглядывали на нее с подозрением, насмехались над ней из-за ее роста. Иногда они вдруг принимались выспрашивать, когда у нее были последние месячные, и Лан, чтобы как-нибудь нечаянно не ошибиться в числах, мысленно подстроила свой цикл к циклу одной из насмешниц. Артисты цирка часто перемывали друг другу косточки и редко говорили о других что-нибудь хорошее, что совсем не походило на то чувство общности, которое ожидала найти тут Лан. Конечно, у страха глаза велики, но она была уверена, что товарки начинают сплетничать о ней, стоит ей отвернуться.