Книга обманов (сборник) - стр. 47

Обученные переступать по коврам на семидюймовых каблуках, бывшие богини не могли удержаться на ногах в обычной городской суете, были плохо образованны и не имели навыков выживания – точно как подрощенные элитные щенки, выброшенные на помойку. Мир обошелся с ними отвратительно, а миллионы женщин, в своё время сходивших с ума от зависти к призрачным телам, теперь могли злорадствовать сколько влезет. Девочки были ни в чём не виноваты – как нераспроданные Барби из обанкротившегося магазина игрушек, и от Мардж требовали каких-то слов, но она лишь пожала плечами – справедливости не существует.

Пришло смешное письмо от Энн – смешное в том смысле, что в нём желание использовать Мардж боролось с неодолимой потребностью её уязвить. Напоминания о долгой дружбе завершались фразой: «Но теперь, когда пришла слава, ты, конечно, не захочешь…» А профессиональные поздравления с переизданием книг не обошлись без шпильки: «Впрочем, с твоим портретом на обложке теперь можно продать всё что угодно, а я вот вышла из моды – во всех смыслах». Энн предлагала свои услуги в качестве биографа, наперсницы и, возможно, публичного представителя: «Я слышала, твоё последнее появление на людях оказалось несколько скомканным…», и в заключение просила о встрече, чтобы «поболтать по душам».

Мардж подумала, что скорее согласится поболтать с коброй – риска быть укушенной не меньше, но, по крайней мере, знаешь, что приползёт без фотоаппарата и диктофона. Впрочем, Мардж отдавала себе отчёт, что и в ней самой скопилось немало яда: мир вызывал только бессильное раздражение, которое разъедало душу и застило глаза, заставляя видеть лишь дурное. Кругом были они – какие-то надоедливые они, алчные, завистливые, похотливые, хитрые, бесчестные, тупые… Мардж накручивала определения и не могла остановиться. Ощущала, что с каждым словом всё хуже и хуже становится почему-то именно она, будто её отравляет собственная злость.

Ночами донимали сны, в которых приходилось отбиваться от длинных чёрных рук, и часто, уже проснувшись, она успевала заметить, как тьма неторопливо втягивает щупальца обратно – до поры.

Днём по-прежнему уходила в холмы, но ни радости, ни освобождения больше не чувствовала. Не бегала, не падала навзничь, разглядывая облака, – слишком часто замечала в отдалении отблески объективов (биноклей или фотокамер, подсматривающих или охраняющих). Сидела, завернувшись в шаль, издали похожая на горку камней, и в самом деле чувствуя себя маленьким курганом, остатком вымершей цивилизации. Закрывала глаза, потому что ничего не хотела видеть.