Книга Дока - стр. 34

И было большим облегчением, когда я научился прикасаться к вещам и как-то взаимодействовать с ними. Призраки этого не могут, всем известный факт. Я тоже не могу. Прикасаться к предметам самим по себе, как они есть, для меня недоступно. Но человечество издавна и постоянно создает незримую, неощутимую для живых, нематериальную, но весьма увесистую копию вселенной. Любой сколько-нибудь распространенный и ходовой предмет имеет второй, третий слой: значения. А есть такие предметы, на которых накопилось столько значений, что они стали чуть ли не весомее самих предметов. Эти предметы стали символами чего-то еще, нематериального: идей, понятий, представлений, событий. И вот их-то я могу… брать, использовать, взаимодействовать с ними. Потому что смыслы нематериальны, ими я могу хоть жонглировать, сноровки хватает. А эти предметы, смыслы которых стали значительнее их самих, предметы-символы, привязаны к своим значениям намертво. Потянешь за смысл – и предмет сдвинется с места.

Зачем мне вообще притворяться живым? Не так просто ответить. Я сам толком не понимаю. Но я стараюсь, как будто это зачем-то нужно, не знаю, мне ли. Как будто на этот раз у меня такое задание. И я помню, как у меня начало получаться.

Я стоял в своей квартире у окна – строго говоря, висел, потому что я не могу опираться на материальные предметы, например, пол, и сила тяготения на меня не действует. Я, скажем так, находился у окна, потому что мне было все равно, где находиться, а у окна я мог следить за временем суток, чтобы не нарушать принятый на базе режим. Важно было не отвлекаться, чтобы не уплыть сквозь стекло, это привлекло бы ненужное внимание к месту моего обитания. Я находился с внутренней стороны окна и просто так считал проходящие машины, пролетающих птиц, проплывающие облака, самолеты, порывы ветра – все подряд, лишь бы слева направо, в тот вечер я считал все, двигающееся слева направо. В другой день – наоборот, а то сверху вниз или снизу вверх, или по диагонали – еще четыре направления, разнообразие увеличивается таким образом, и занятие не сразу надоедает. Я думал о том, как буду считать завтра, представил возможные направления, вспомнил, что где-то видел такую же схему, что бы это могло быть, что-то про ветер… Роза ветров, rosa ventorum, шестнадцать шипов, ни одного лепестка – символ потерянности, поиска пути… Я словно почувствовал, что принадлежу к одному пространству с ней, я тоже… это. Что-то такое, то же самое. Что еще было в этом пространстве?

Я стал осматриваться. Увидел настенные часы и подумал: кажется, часы – символ времени, всего преходящего, бренности человеческой жизни. На столике возле кресла лежала книга, недочитанная мной – между страниц вложен конверт с письмом, на которое я не успел ответить. Может быть, мне было бы не так скучно, если бы я мог читать. Книга определенно является символом чего-нибудь, например, знания. Почему бы нет? Я потянулся за ней, ни на что особо не надеясь. Но книга не пропустила мои пальцы сквозь себя, из-за небрежности жеста я чуть не вывихнул палец об ее неожиданно твердую обложку. В приступе неоправданного оптимизма я плюхнулся в кресло – движением, привычным по прежней жизни. И потерпел неудачу. Со временем привыкаешь ко всему, но зрелище собственных коленей, неуклюже торчащих из сиденья, и локтей вперемешку с подлокотниками, меня обескуражило. Что-то я сделал не так, но что? Ну, конечно. Кресло, кресло… Я вернулся в вертикальное положение, готовый к экспериментам. Мне стало интересно – впервые после Климпо мне вообще стало как-то. Я чувствовал даже что-то вроде азарта. Не так чтобы прямо чувствовал, но как будто внутри меня звучало эхо, доносящееся издалека. Я его слышал очень ясно, почти как собственные эмоции. Они были все равно какие-то не совсем мои. Но это ничего, зато они были, а до этого не было вообще ничего, и я не знаю слов, чтобы описать, каково оно, когда вообще ничего нет. И вы не знаете. И не надо.