Клуб худеющих стерв - стр. 41
Больше в комнате никого не было. Мужчина смотрел в небо, улыбался, то ли Господу Богу, то ли сам себе, и щурился близорукими глазами. Близорукость Юля определяла с ходу, ведь она так долго изучала подслеповатые глаза Ниночки. Оставаясь незамеченной, Юля вслушивалась и вглядывалась в поющего. Внезапно пространство вокруг нее стало искривляться от появления чего-то невидимого – огромного, могущественного и дружелюбного. Однако оно не пускало Юлю внутрь, в безмятежное тепло, окружив центр плотной, непроницаемой границей. И с Юлей вдруг случилось нечто совершенно немыслимое: она заплакала. Юля прочла и хорошо усвоила, что изменение настроения – это всего лишь выброс в кровь определенных гормонов. Понимая это, она сама не плакала никогда и примирялась с эскападами незамужних учительниц средних лет, в том числе и самой свирепой из них – математички. Но, в отличие от горьких и злых слез стареющих жриц педагогики, первые Юлины слезы были томительные и сладкие.
Юля перестала учиться, перестала читать, перестала ходить во Дворец пионеров, где с упоением резала лягушек. А ведь она лучше всех в группе умела вставить одно лезвие ножниц лягушке в рот, а другое установить чуть дальше уровня глаз, чтобы при отрезании как можно быстрее отделить спинной мозг от головного, – так лягушке не было больно и она не издавала ужасных резких криков, как у других учеников. Она лучше всех в группе умела коротким движением рассечь скальпелем грудную клетку, взять пинцетом лягушачье сердце и нацепить его, живое и бьющееся, на крючок механического осциллографа, который рисовал ритмы сердца бедной твари на намотанной на барабан миллиметровке. Юлины отчеты об этом живодерстве также были самыми толковыми.
Но после того случая все было забыто. Юля выпросила у Ниночки гитару и просиживала с ней до поздней ночи, пытаясь самостоятельно вызвать у себя то чувство, от которого она расплакалась на крыше. Но, увы, ей это не удавалось. Рожденный резать лягушек играть на гитаре не может. Но об этом Юля тогда не знала и со всей мощью подросткового фанатизма терзала несчастный инструмент столь же методично и основательно, как прежде лягушачьи тушки.
В конце концов Юля сложила два и два и отправилась на поиски источника живой воды, то есть своих слез. Едва войдя в парадную, в которой жил неизвестный певец, Юля поняла, что неизвестным он был только для нее. Стены были разрисованы его портретами, исписаны его именем и признаниями в любви от пола до потолка. И, будь она старше и умнее, сразу поняла бы, что таких рыб, как она, он уже наловил полные сети и давно потерял к этой ловле интерес. Но она была молода и никогда близко не знала никого, кроме самой себя. Поэтому Юля решила завоевать его, пробить границу его невидимого или разделаться с ним, как с лягушкой. Ее герой не был монахом, но и педофилией не страдал, и шансов у нее не было никаких.