Клиника верности - стр. 4
Он внимательнейшим образом изучал счета, караулил чуть ли не каждый пакет с цементом, проверял, соответствуют ли полученные препараты накладным. Единственным местом, куда Илья Алексеевич не совался, был пищеблок. Воровство на кухне неистребимо.
Но он прекрасно понимал: сравнительно честный уклад жизни в больнице продлится ровно до того момента, пока он сам является эталоном честности. Стоит ему хоть раз оскоромиться – все! Обозленные его ханжеством, сотрудники начнут воровать остервенело. И чем больше он будет их контролировать, чем жестче запрещать, тем циничнее они станут тянуть все, что не приколочено.
Илья Алексеевич положил себе зарплату по тарифной сетке, премии получал наравне с другими сотрудниками, по коэффициенту, и жил на эти деньги, подрабатывая частными консультациями.
От трудов праведных не наживешь палат каменных, – отмахивался он от нападок жены.
Печка дзинькнула, Илья Алексеевич осторожно достал тарелку, отрезал себе кусок черного хлеба и, умостившись на краешке стола, заработал ложкой. Фирменный куриный суп. Точно такой же, как неделю, как двадцать лет назад. В семье все работают, приходят поздно, когда супу не очень-то и хочется. В будни вполне можно обойтись пиццей… Илья Алексеевич вздохнул. Он обожал эти итальянские лепешки с помидорами, колбасой и сыром. В конце концов можно творогом поужинать или просто чаю с бутербродами попить. Но жена – человек долга, раз положено кормить семью супом, значит, так и будет. И неважно, нравится это семье или нет. Наверное, отсюда у Алиски и склонность к полноте, оттого что жена каждый раз заставляет ее съедать свои обеды.
– Илья, черт побери! С какой радости ты поставил в кладовку свои ботинки? Иди сюда, посмотри, какую грязь развел!
– Что я, грязи не видел? – буркнул Илья Алексеевич в тарелку.
– Это не смешно! – Не дождавшись его на месте преступления, жена сама пришла в кухню. – Ты вообще ни о чем не думаешь! Я только убралась!
– Я затру. Поем и затру.
– Да уж, ты затрешь. Я не могу расценить это иначе, как неуважение к себе и своему труду.
Если бы я тебя не уважал, подумал Илья Алексеевич с неожиданной злостью, я бы кинул эти ботинки тебе в физиономию и заставил высушить и почистить.
– Где-то я должен их ставить, – сказал он вслух. – Не в комнатах же.
– Газету нужно было подстелить хотя бы.
Он пожал плечами и вернулся к еде. Жена налила себе минеральной воды и села рядом, отпивая маленькими глотками. Презрительный взгляд, поджатые губы, общее выражение оскорбленного достоинства. Всю жизнь Илье приходилось гадать, поджаты ли губы потому, что жена скорбит о несовершенстве мира вообще, или потому, что очередным проявлением несовершенства ее поразили муж с дочерью.