Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья - стр. 52
Какой-то шум и искорка надежды, вдруг блеснула в душе. – А вдруг он не умер? А вдруг он нуждается в помощи, а она тут…
Разом прекратив истерику, в полубессознательном состоянии, она схватила почти погасший факел, и побежала в подземный ход.
Неясный шум чего-то перекатывающегося, сначала – тихий, а потом отчетливый, насторожил, но вовсе не прекратил ее движение: она бежала по подземному ходу, падая и поднимаясь в надежде увидеть его живым, пусть раненым, но живым… Только когда ноги по пояс оказались в воде, и поняв, что вода и дальше прибывает, ей стало ясно, что же произошло.
Но и это не смогло остановить ее: она брела вперед против течения, пока не оказалась по горло в воде, а факел осветил свод, полностью затопленный водой. Здесь ход снижался.
– Все кончено… – обреченность и пустота вновь завладели ею: она говорила, совсем не обращая внимания на то, что разговаривает и кричит сама с собой. – Зачем мне жить без него? Он знал… Он знал о своей погибели! И пожалел меня… Зачем? Зачем ты это сделал? Зачем ты не взял меня с собой?
Словно в радужном сиянии перед ней вспыхнул образ Гришина, переливаясь всеми цветами радуги и отражаясь от воды.
– Агата! Я очень люблю тебя! Ты это помни! Вытерпи все… И сохрани нашу любовь! – образ его медленно расплывался, растворяясь и ведя ее к берегу.
– Господи, прости меня, грешную! Я поняла: ты хочешь моей жизни… И потому так мучаешь!
Она брела ко входу, мокрая, грязная, совершенно без сил, бормоча эти слова и странно глядя по сторонам.
– Посмотрим… – вдруг услышала она неземной голос и чуть не уронила факел из рук. Так и вышла из подземного хода, ведомая неизвестным чувством в полубессознательном состоянии, не чувствуя ни рук, ни ног. Затем направилась к реке и побрела вниз по течению…
7.
Тот же день сентября 1918 года, г. Верхотурье.
– Ну, и кто тута Тимофеев Сысой бут? – молодой веснушчатый парень соскочил с коня и обратился прямо к Сысою, который оказался ближе всех.
– А ты кто таков буш? – новенькая и чистенькая гимнастерка, и буденовка разозлили Сысоя. К тому же после ежедневной пьянки у него сильно болела голова. Красные глаза и нос комиссара отряда невольно выдавали своего хозяина. – Ишь ты, какой чистенькай… Откель пожаловал? Ховорь немедля: я и есть Сысой!
– Товарышш Тимофеев, ить мене сам командарм Мостовой к тобе и прислал! Грит: вязи яму пушку! Вот и вязу… – и красноармеец показал на пару лошаденок, выруливающих из-за дома под управлением красногвардейца к лагерю Сысоя. – Сказывал, ты шибко просил…
– Просил, ишшо как просил! Вишь, вон тама, в монастыре, белые засели. Дак вот оттель и надоть их выколупнуть пушченкой-то! А ты сам-то стрелять из пушки умешь? – после того, как чистенький красноармеец помотал отрицательно головой, у Сысоя опять наступил приступ раздражительности.