Кинокава - стр. 21
Прошло несколько дней, и Кэйсаку заметил, что жена его по-прежнему выглядит неважно. Однажды ночью, когда они были в своей спальне шести татами,[31] примыкающей к гостиной, он нежно поинтересовался у нее:
– Тебя все еще волнует то, что сказал Косаку?
– Ничего не могу с собой поделать. Кроме того, я не представляю, как извиниться перед отцом за то, что меня чуть не вырвало прямо за столом.
– Не тревожься об этом.
– Косаку никогда меня не любил. Мне не стоило вмешиваться…
– Постарайся больше не думать о нем. Я собираюсь дать ему гораздо больше собственности, чем он ожидает. И еще я намерен положить конец традиции, согласно которой младшая ветвь принимает фамилию Ханда. Я уступлю ему фамилию Тёкуи.
– Тёкуи?!
– Да. В здешних краях мы единственные прямые наследники буси.[32] Я уступлю ему древний ранг самурая и стану простым человеком.
Хана с ужасом внимала словам мужа. Чтобы младшая ветвь принимала самурайский ранг – дело для 34-го года Мэйдзи[33]неслыханное. Воспитанная в семье, которая придавала огромное значение общественной иерархии, Хана потеряла дар речи, настолько чудовищной показалась ей эта идея. В животе началось брожение, она снова прижала рукав ко рту.
– Не утренняя ли это тошнота? – осведомился Кэйсаку.
Хана удивленно посмотрела на мужа и вспыхнула под его проницательным взглядом. Она и сама уже заподозрила это, но ничего не ответила.
– Теплая сегодня ночь, да? – прошептал Кэйсаку, откидывая одеяло.
Зима в провинции Кии действительно выдалась на редкость мягкая, и было трудно поверить, что скоро наступит Новый год. В глубинке по-прежнему поддерживалась традиция праздновать лунный Новый год, несмотря на то что в 6-м году Мэйдзи[34]был официально введен западный календарь. В Мусоте всего несколько семейств, в том числе Матани, отмечали этот праздник и 1 января, в один день с государственной начальной школой, и по старому обычаю. Для местных крестьян гораздо важнее был приход нового сезона, возвещавший посевную или сбор урожая, а все это было связано с лунным календарем. В конце января или в феврале, в первые праздничные дни лунного Нового года, Кэйсаку навещал крестьян, а старейшины приходили поздравить Тахэя и Ясу и неизменно получали угощение.
– Сегодня наш Новый год, друзья мои, – радостно заявил Тахэй. Он закашлялся, и присутствующие увидели, что зубов у него заметно поубавилось. – Недолго мне осталось праздновать, – добавил он. Несмотря на теплую погоду, Тахэи, который успел отметить и западный Новый год, и лунный, подхватил жестокую простуду. Он сильно сдал, едва ему перевалило за семьдесят.