Кино после Сталина - стр. 10
Начинались они, как правило, поздно вечером и захватывали часть ночи. С годами превратились в обязательный ритуал. Сталин всегда сидел в кресле в первом ряду.
Новые фильмы Сталин смотрел вместе с членами Политбюро. Разрешал и запрещал. Хвалил и громил. Иногда в зале, бледнея от волнения и страха, сидели режиссеры «подсудимых» фильмов.
«Во время просмотра фильма он мог встать и уйти, не говоря ни слова. Или остановить показ и начать обсуждать фильм с присутствующими» (Владимир Дмитриев, первый заместитель генерального директора Госфильмофонда)[13].
Об этих просмотрах возникали легенды.
Смотрел Сталин «Юность Максима». Трауберг сказался больным. Козинцев в кинозале. Конец фильма. Тишина. Поскребышев подводит режиссера к вождю. Сталин долго молчит. А надо заметить, что он виртуозно владел искусством паузы. Не хуже, чем народные СССР во МХАТе. С той только разницей, что во время его паузы «партнер» по сцене мог поседеть или получить инфаркт.
Наконец, он спрашивает сам у себя, видимо имея в виду любимый всеми «Шар голубой»: «Разве такие песни мы пели тогда?»
Бах! Козинцев теряет сознание.
Режиссеры Григорий Козинцев и Леонид Трауберг
1925–1926
[ГЦМК]
Режиссера поднимают с пола. Сталин добродушно «усмехается в усы»: «Какой слабый человек сделал такой хороший, правдивый фильм». И Сталинская премия первой степени!
А вот и другой вариант легенды…
Просмотр. Козинцев в зале. В темноте входит в зал Поскребышев, передает вождю какую-то записку. Сталин прочитал и буркнул: «Плохо!»
Бах! Козинцев теряет сознание.
Свет в зале. Сталин усмехается:
– Когда очнется этот хлюпик, объясните ему, что «плохо» относится не к фильму!.. Товарищу Сталину весь мир говорит «плохо» – не падает же Сталин от этого в обморок!
И Сталинская премия первой степени!
А вот еще апокриф, против которого сама Раневская не возражала.
«В одной из своих встреч с деятелями кино Сталин сказал: “Вот товарищ Жаров – хороший актер. Но наклеит усики или бакенбарды, или бороду нацепит, а все равно сразу видно, что это – Жаров. А вот Раневская ничего не приклеивает, а все равно – всегда разная”. Вспоминает Раневская: “Об этой исторической оценке вождя мне сообщил ночью по телефону Сергей Михайлович Эйзенштейн, едва вернувшись из Кремля. Потрясенная этой новостью, я спустилась во двор, разбудила в котельной дворника-татарина и, разжившись бутылкой, отметила с ним звездный час своей жизни”»[14].
Что же все-таки смотрел Сталин по ночам в своем кинозале? Вопрос на самом деле не случайный. Потому что его «художественные вкусы», его идеология, его пристрастия, неприязни и настроения еще не один год после его смерти будут отзываться в советском кинематографе.