Кэрри - стр. 28
Во всех гимнах мистера П. П. Блисса отчетливо проступала морская тема.
На этот раз Кэрри шила очень красивое платье – цвета темного вина (красное мама не разрешила) и с пышными буфами на рукавах. Она старалась не отвлекаться от дела, но сами собой вспоминались разные другие вещи.
Свет под потолком горел сильный, резкий, желтый, на маленьком пыльном плюшевом диванчике никого не было (к Кэрри никогда не заходили мальчики, даже просто «посидеть»), а на дальней стене отпечаталась двойная тень: распятый Христос, а под ним – мама.
Ей позвонили в прачечную из школы, и она вернулась домой в полдень. Кэрри еще в окно увидела, как она приближается, и внутри у нее все задрожало.
Мама была очень крупной женщиной, и она всегда носила шляпу. Последнее время у нее стали опухать ноги, и иногда казалось, что ступни вываливаются через края туфель. На улице она носила тонкое черное пальто с черным меховым воротником. Голубые глаза выглядели за стеклами двухфокусных очков без оправы просто огромными. Она всегда брала с собой черную сумку, где лежали обычно кошелек для мелочи, бумажник (оба черные), большая Библия (тоже в черном переплете) с ее именем, отштампованным на обложке золотом, и пачка религиозных буклетов, стянутых резинкой. Буклеты были, как правило, в оранжевых обложках и с очень плохой печатью.
Кэрри смутно понимала, что мама и папа Ральф состояли когда-то в баптистах, но оставили церковь, когда убедились, что баптисты служат Антихристу. С тех пор все богослужения проходили дома. Мама занималась этим по вторникам, пятницам и воскресеньям, которые она называла «святыми днями».
Мама выполняла роль священника, Кэрри – конгрегации. Служба длилась каждый раз два-три часа.
Когда мама открыла дверь и твердо вошла в дом, Кэрри встретила ее в маленькой прихожей, и их взгляды на мгновение пересеклись, словно у героев вестерна перед заключительной перестрелкой – одно из тех мгновений
(страх неужели в маминых глазах действительно страх), которые позже кажутся значительно дольше.
Мама закрыла за собой дверь.
– Ты – женщина… – сказала она тихо.
Кэрри чувствовала, как дрожат у нее губы, как меняется лицо, но ничего не могла с собой сделать.
– Почему ты ничего мне не сказала? – расплакалась она. – Я так испугалась, мама… А девчонки смеялись надо мной и бросали в меня всякие…
Пока она говорила, мама приближалась, и вдруг ее рука – твердая, мозолистая, мускулистая – мелькнула в воздухе, словно гибкая лоза, и наотмашь хлестнула Кэрри по щеке. Зарыдав в голос, Кэрри упала на пол в дверях гостиной.