Каждому аз воздам! Книга первая - стр. 5

Больше всего людей, помимо холода и изнурительной работы на Колыме губит странная система пайков – сколько наработал, столько и получишь. Ленинский постулат: «кто не работает, тот не ест», работает здесь на всю катушку. Иногда приходили очень большие этапы с большой земли и, так как в лагерь никогда не присылали газет и другой периодики, то новости передавались от человека к человеку, а если вдруг находился клочок газеты, то мигом разрывалась на «тарочки» – узкие полоски, для самокруток. Бумага здесь ценилась очень высоко, а радио и кино отсутствовали в принципе. Все ждали новостей, выискивали земляков с вновь прибывшего этапа и слушали новости с Большой земли, а в основном успевали перекинуться парой фраз, как там, на воле и есть ли курево, прибывших сразу загоняли в карантинный барак. Месяц полтора доходяги, прибывавшие с этапа, помещались в карантин и не выходили на работу, им просто давали передышку после многодневного изнурительного этапа. Кормили сносно и не тревожили. Это делалось для сохранения, точнее, для временного сохранения, рабочей силы. Любой лагерный пункт был рассчитан, в конце концов, на постепенное истребление всех заключенных – от голода, цинги, туберкулеза и от других болезней. Даже если природа награждала от рождения отменным здоровьем, человек жил в таких условиях всего несколько месяцев. Была середина 1941 года! Новость о начавшийся войне всколыхнула весь контингент лагеря. И принес её начальник режима во время общего собрания. Урки, обзывали его кумом, а его помощника, женственного вида лейтенантика, называли подкумком! Вообще кум или заместитель начальника лагеря по режиму имел довольно большие полномочия в этой специфической среде, даже больше, чем сам начальник лагеря. Если начальник лагеря, так называемый «хозяин» был из специальных войск МВД, которого в основном волновал только план суточной выработки, то кум, следящий за режимом содержания, обязательно подбирался из органов НКВД. От него здесь зависело все! Это, как особист при штабе полка! Это кум постепенно усиливал режим, урезал суточную пайку, работал с доносчиками, пресекал попытки побега, а работать порой заставлял по шестнадцать часов при любой погоде. Все с нетерпением ждали вестей с фронта, но информации было очень мало, знали только то, что фашисты потерпели поражение под Москвой. Многие кулаки, бандеровцы, шпионы, изменники родины, прибалтийцы не принявшую советскую власть, шушукались по углам, вот, наконец-то, большевикам придет кердык. Только Шульга ночами скрипел зубами от злости и бессилия, что он, кадровый офицер-контрразведчик, на которого Родина потратила столько средств, выучила, одела, обула, вынужден был прозябать здесь, в этом забытом богом крае. Урки еще больше распоясались, еды стало меньше, работы больше, террор конвоя усилился. Месяц назад перевели к ним в жилой барак из барака усиленного режима (бур) братьев Поповых из Читы. «Попики» как их тут метко окрестили, чувствовали себя в этой среде, как рыба в воде. Старший брат горбатый и беспалый инвалид был злющий как черт. Средний, худой, маленький, в чем дух держится у канальи, был законченным садистом и беспредельщиком. С предпоследним этапом прибился к ним еще один хлыщ, Овсянников, по кличке Овес, он приходился им племянником, высокий рыжий детина, лошадиное, землистого цвета вытянутое лицо в оспинах, сразу наталкивала на мысль, что интеллект там даже не ночевал. У Овса всегда с собой были закоцанные стиры (карты), он их крапил своим, только ему известным способом, он порой так искусно, перед игрой зарядит пулемет, то есть колоду карт, что играть с ним пустое дело. Он всегда бахвалился перед молодыми зэками воровскими прибаутками, чтобы закоцать стиры по уму, нужно не один год провести на казенных харчах у хозяина. Как только приходит новый этап, Овес тут как тут и напевая свое неизменное: «Вася, крой – грачи летят, не накроешь – улетят» Смысл этой гнусной песенки в том, чтобы выбрать простоватого арестанта по первой ходке и вовлечь в азартную карточную игру, если этого не сделать сразу, потом уже не получится, так как арестанты земляки или знакомые сразу объяснят, что за этим кроется. Позже новичку будет понятен этот бесчеловечный прием, когда он проиграет месячную норму сахара или пайку хлеба, а без пайки в лагере верная смерть, на тяжелую работу ты должен выходить каждый день. Но главным, у Овса были не карты, а животный интерес, эта тварь страсть как любил одно омерзительное занятие – он любил молодых и неопытных мальчиков. Приходит по этапу симпатичный парень в возрасте от 18 до 25 лет и ошарашено мыкаясь по углам, несколько дней привыкает к местным звериным порядкам. Он еще очень смутно представлял куда попал, зачем он здесь и чем это ему грозит. Ни лагерных понятий, ни знакомых он еще не успел приобрести. Если ты слаб духом, интеллигент по жизни, то эти скотские воровские понятия в лагере со временем травмируют его до основания. Шульге всегда было мучительно стыдно наблюдать за истощенными людьми, окончательно утратившими свой человеческий облик. А с едой в лагере была просто катастрофа. Опустившиеся люди, ели все, что мало-мальски напоминало еду, прогорклый цвета красной побежалости маргарин, промасленную оберточную бумагу, все то, что когда-то было съедобным или напоминало съедобное, или лежало рядом с ним. А так называемые воры, глумясь над человеческим желанием просто выжить, кидали им дубелую шкуру от балабаса (сало), которой утром они толпой чистили свои сапоги и с чувством собственного превосходства, ржали над человеческими слабостями, как умалишенные. Ну не сможет нормальный человек с нормальной психикой с мягким и добрым характером пожить в этом злом зоопарке. А те, которые окончательно опустились, выискивали в мусорных баках, всевозможные очистки картофеля, головы от кильки, делали смывы из порожней посуды, а вечером, собрав все эти, отдаленно напоминающие продукты, варганят себе что-то наподобие супа. Это жуткое порождение ежовской пенитенциарной системы придумано так специально, чтобы унизить и окончательно сломить волю человека. Здесь ты не человек, здесь ты подобие человека.