Кавказская слава России. Шашка и штык - стр. 57

Покосившаяся повозка с лопнувшей задней осью стояла у ближней обочины. Две лошади издохли нераспряженные, брошенные, очевидно, хозяевами. У одной мясо с задней ноги было срезано почти до кости. Оледеневший за ночь, засыпанный снегом тент лопнул и частью просел. Босые белые ступни торчали из-под полотна. Обувь была нужнее живым, тем, кто пока еще мог двигаться. Мертвый гренадер в высокой меховой шапке сидел в странной позе, подсунув плечо под днище. Может быть, он был среди тех, кто еще попытался поднять сломанный экипаж, заменить ось, добраться до переправы. Да не выдержало сердце. Теперь он уткнулся лбом в борт, пышные усы примерзли к железной скрепе.

И, насколько Валериан мог видеть в обе стороны, шоссе было усеяно такими же холодными обломками той самой силы, ужасней которой еще полгода назад трудно было себе представить. В первый раз он подумал, что, может быть, и прав был Кутузов в том, что дал время и пространство этой силе раздвинуться, распылиться и рухнуть под своей собственной тяжестью.

Он хотел приказать проверить повозку, но увидел, что Тарашкевич уже спешился, прямо из стремени шагнув внутрь французского экипажа. «Хорошо ты их выучил, Фома», – сказал он беззвучно, ощутив острый и холодный комок слева за ребрами.

– Так что, ваше сиятельство, меха!

Голова Тарашкевича появилась из-под полога. Глаза унтера смотрели весело, и рот растягивался в улыбке. Валериан не понял.

– Что там?

– Меха, меха! Шубы, шкурки. Считай, до половины наложено. Я так думаю, не иначе как от самой белокаменной тащат. А покопаться, может, коробочки какие найдутся: с золотишком и камешками. А?!

– Я тебе покопаюсь! – хмуро бросил Валериан. – На конь!

Ничуть не обидевшись, Тарашкевич так же, не ступая на землю, взметнулся в седло.

– Тяжесть! – продолжил Мадатов, приподнимаясь и повышая голос, так, чтобы слышали все, кто стоял у него за спиной. – Такая тяжесть солдату только помеха. От нее, посмотрите – какие армии погибают.

Он повел рукой в сторону, указывая на заметенные снегом разбросанные вещи, скорченные тела, орудия, уткнувшиеся хоботом в землю.

– Наше дело гусарское. Наше дело – война! – продолжал он уверенно, чувствуя, что сам Ланской одобрил бы его за эти слова. – У нас есть приказ. И мы берем только то, что помогает нам его выполнить. Мы деремся. Мы не наживаемся на крови ни своей, ни чужой. Мы не крадем и не делим краденое. Если увижу, что кто-то повозки обирает или же, не приведи господь, трупы, зарублю на месте своей рукой!.. Все, гусары! За мной!

Опустился в седло и послал вперед чужую, французскую лошадь, которая и вполовину не могла ему заменить огромного жеребца, взятого несколько лет назад у турецкого офицера…