Кавалеристы - стр. 25

После гродненской операции мы вошли в Польшу. Там, в августовских лесах наша дивизия попала в окружение. Много лошадей у нас побили. Мы в первую очередь лошадей спасали. Нас в этих лесах минометным огнем накрыло. Так мы шашками рубили деревья и делали накаты, чтобы укрыться от осколков. Копали траншеи и накаты делали для лошадей. Кто так сделал – спас лошадей, а многих, особенно у артиллеристов и пулеметчиков, побило. Еще такой случай в августовских лесах был. Как-то ночью, дождь сильный шел, собрались мы в блиндаже, помкомвзвода и сержанты, истории всякие травили. Вдруг слышим: кто-то по траншее идет. Кто-то из ребят закричал: «Стой! Кто идет?» Тишина. Он снова кричит: кто идет? Не отвечают, слышим, драпают. Мы огонь открыли, потом утром, когда уже светлее стало, остались следы немецких ботинок. Мы, конечно, шум подняли, доложили. Наши на следующую ночь тоже засаду устроили и эту разведку взяли. В ней немцы были и власовцы, двадцать два человека в группе этой было. Потом мы вырвались из окружения и нас вывели в тыл на переформирование. Затем нас отправили на августовский канал. Там в обороне против нас стояли власовцы. Жуть была. Как узнали, что с власовцами дело имеем? Наша разведка долго «языка» взять не могла, так мы мурыжились-мурыжились, решили провести разведку боем. Наш 65-й полк, который слева от нас стоял, утром, часа в четыре, после мощной артподготовки, форсировал канал и набрал «языков», много солдат противника побили. Так мы узнали, что с власовцами бьемся. Потом нас пехота сменила.

С боевыми товарищами. А. Климов сидит справа

– Как воевали власовцы?

– Они воевали насмерть. Им же в плен нельзя было сдаваться, их сразу на передовой расстреливали. Часто власовцы сами стрелялись.

После августовского канала нас перебросили в Литву, 360 км маршем прошли. Из Литвы нас снова перебросили в Восточную Пруссию. И вот мы перешли советскую границу, гордые, полковой оркестр играл гимн Советского Союза. Там, в Пруссии, я впервые увидел то, что называют «цивилизацией». Деревня немецкая: дома все под красным кирпичом, черепица красная, кругом каменные дороги, а по бокам – асфальтированные тротуары. В деревне! В каждом дворе стоит колонка. Курятник, свинарник – там чистота, у нас у некоторых людей дома нет такой чистоты, как у них была в курятнике. Двор тоже заасфальтирован, в доме – идеальная чистота. У каждой коровы – поилка, у нас потом также делать стойла стали, из Германии технологию привезли. Мы скакунов в той деревне похватали. Там я и думал – вот где надо учиться, как жить на белом свете. Тогда нельзя было об этом говорить, мы молчали. Технику «закаток» овощей мы оттуда привезли, мы же в деревне до войны все солили в бочках деревянных, а у немцев все закатано по банкам. Как зашел в подвал, чего там только нет. Только нас комиссары предупредили – немцы при отступлении в закатках шприцом пробивали крышечку и запускали яд. Мы как проверяли: перевернешь банку, потряс – если крышечка мокрая, об стенку разбивали. В деревне этой мы постояли немного, концерт к нам приехал, песни пели, мне особенно такие слова запомнились: «Милая, вспомни меня. Отчизна, помни меня. За тебя и край родной я иду завтра в бой». Так красиво одна певица ее пела! В час ночи тревога, аллюр два креста, прошли 25 км к г. Гольдаб. И вот наша дивизия этот город брала. Когда немцы узнали об опасности, они всех призвали на защиту: от 16 до 70 лет. Наша пехота была разгромлена, мы-то должны были в прорыв войти, по тылам пройтись. А тут нам пришлось пехоту спасать, мы в пешем строю вместе с 5-й кавалерийской дивизией две линии обороны прорвали, страшная резня была, в плен никого не брали. А третья линия обороны через балку проходила. Там мы встали. Дожди поперли, у немцев позиции на высоте по балке. У нас на противоположном крае. А в низине три дома стояло, покрытые железом. Я решил пойти за железом, чтобы нам в блиндаже крышу сделать, а то из-за дождей пол мокрый был постоянно. Отошел от траншеи 30–40 метров. Потом думаю: «Какой же я дурак! Вдруг там немецкая разведка сидит!» Пошел назад. Когда до нашей траншеи оставалось метров пятнадцать, услышал, на той стороне пушка выстрелила, слышу шуршание, то есть снаряд уже падает. Когда свист слышишь, значит, перелет, снаряд еще летит, а шуршание – уже достиг высшей точки и падает. Я оглянулся: укрыться негде, только в полутора метрах выбоина какая-то. Я делаю «ласточку», наш десантный прыжок, и падаю плашмя. Только упал, и снаряд точно в то место где я стоял, ударил. Ребята увидели, как снаряд разорвался, но не видели, как я прыгнул. Меня всего засыпало, я ничего не слышу. Землю скинул, бегом в траншею, мне что-то говорят, я ничего не слышу. В госпиталь отправляли, но я отказался. Уши потом сам, дедовским способом, пробил. После Гольдаба мы ушли в лес и вернули нас в ту же деревню. Оттуда пошли в Польшу.