Категория «привходящего». Том 1 - стр. 21
Форма определяет материю в любом случае, независимо от наличия конкретной формы. Познание посредством определения осуществляет ту или иную составную вещь, вернее, составляет определенность образа бытия вещи. Когда какие-то из них «перестали быть [предметом познания] в действительности, то не ясно, существуют ли они еще или нет… Материя же сама по себе не познается»,[130] ведь ее определенность соотносительна.
Несводимость материи и формы друг к другу и к общему субстрату находит выражение в их общем пределе. В единичной вещи нет ни материи, ни формы, если считать ее составление безупречно завершенным. «Последняя-материя и форма – одно и то же, но одна – в возможности, другая – в действительности; так что одинаково, что искать причину того, что вещь едина, или причину единства [материи и формы]… Нет никакой другой причины единства, кроме той, что вызывает движение от возможности к действительности».[131] – Привходящее присуще единству именно составной сущности и близко к не-сущему в смысле пустой границы между материей и формой, ставшей пределом данной вещи. Формальная причина единства вещи – «ειδος και παραδειγμα – эйдос (форма) и парадигма (пример, образец), а это есть определение сути бытия вещи».[132] Последняя-материя как «пример»[133] формы и сам эйдос – «одно и то же», а буквально – «ταυτο και εν – тождественное и единое». Тождество предполагает, что «стороны» составной вещи сопоставляются, причем внешнее сравнение материи и формы начинается «от привходящего», поскольку они вообще суть противоположные понятия для ума. Но «внешняя рефлексия есть не внешняя, а столь же имманентная рефлексия самой непосредственности».