Катарсис. Наследие - стр. 48
– Как она? – кричит командир, магический шлем которого раскрылся, как створки раковины.
– Притомилась, – ответил Корень. – Не нашел?
– Не нашел, – зло поморщился командир, спрыгивая с коня, ловко поддевая мечом Бродягу, отчего череп того слетел с костлявых плеч ходячего скелета. И пошел крошить Бродяг, вихрем. Его меч порхал, как крылья скверной стрекозы.
Корень, вздохнув тяжко, посмотрел на небо – с благодарностью, с трудом и болью – встал. Стал крюком костыля цеплять освежеванных, смердящих Бродяг, сбрасывая их с повозки.
Раз Белый пробился, то поток Бродяг иссяк, решил Корень. Теперь дело осталось за малым – добить оставшихся неупокоенных, спасти живых.
– Синька, вставай! Работать надо! Мать Жалея! Неудачное время вы выбрали для отдыха! А ну! Вверх! Нам еще убраться надо подальше, пока Змеи на падаль не сползлись.
Поливая лица женщин из бурдюка водой, краем глаза Корень увидел глаза Белого. «Переживает за сестренку, князеныш!» – подумал Корень.
«А сердитый циркач фишку рубит! Споемся! – подумал Белый, смахивая руку, подрубая ноги и добивая Бродягу. – Помнится, Старый их учил соглядайству. Попробую повесить на него удел Пятки».
От мысли о Пятом стало так больно, что двух следующих Бродяг Белый располовинил надвое, с криком.
– Я думал, что все! Вообще никто не уцелел, – говорит Гадкий Утенок, стягивая шлем с головы. Бармица шлема из необычного материала брони, как чулок, неохотно тянулась за яйцом шлема.
– Я тоже думал, что растоптали всех, – кивнул Корень, с благодарностью принимая флакон у командира, но не отпил из него, а протянул сестре, поняв, что Гадкий Утенок именно ей передал эликсир Жизни. Потому что глоток эликсира для Корня, как и для любого другого, – это один глоток, а каждый глоток Жизни для Синьки – как сотня полных флаконов. Маг Жизни быстрее восстановит свою Силу, сможет их всех вылечить.
На Синьку было больно смотреть. Осунувшаяся, почерневшая, высохшая, будто постаревшая на полвека. Ее волосы поблекли, как у старухи.
На земле сидел Зуб, отсутствующим взглядом смотря прямо перед собой, кривя разбитые губы, сплевывал осколки зубов. Он не реагировал даже на Жалею, что обрабатывала ему разбитую голову.
– Когда вылетел на гребень, – продолжил командир, вытирая лицо и шею платком, – тут – сплошное море этих освежеванных Бродяг. А оказалось, не так все и плохо. Зуб! Зу-уб!
– Оставь его, – попросила Мать Жалея. – Совсем растоптали моего крестоносца. Мне скажи, как в себя придет – исполнит.
– Мне надо дать расклад – сколько выжило, сколько – нет. Сколько ранено, – кивнул командир.