Кашемир - стр. 18

– Ага, вроде так было. Кажись, года четыре отсидел. Там, помнишь может, бабка его пыталась на лапу судье дать, хз помогло ли.

– Пиздец, в самом деле. Но, не забывай, где живешь, хули.

– И то верно. Погодь, пойду обоссусь.

– Давай, ха-ха, ты на ногах уже еле стоишь. Смотри, портки не обоссы!

– Да пошел ты, а?

– Ага. Но, серьезно, кажись, что тебе хватит уже. Может проспишься малость? А то без приключений мы до дома не дойдем.

– Здесь? Как бич какой-то?

– А почему нет? Подъезд наш дом родной. А я тебя покараулю.

– Ох, может ты и прав.

– Вот и залипай давай. Чего ты ждешь? Колыбельную тебе спеть? Спят усталые игрушки?

– Иди нахуй. Сторожи, сторож.

– Ага, спи давай.

Мой приятель достаточно быстро вырубился, положив голову на колени. Я же сидел, допивал вишневый шмурдяк из горла бутылки, курил, пытаясь пускать колечки дыма, разглядывал наскальную живопись и слушал нирвану на своем девайсе. Благо, сообщение о том, что Кобейн выпилился за наши грехи, намалеванное маркером на стене напротив, подталкивало к безальтернативному выбору саундтрека в этом подъезде.

А лето, тем временем, подходило к концу. Теплые августовские вечера я коротал сидя в своей комнате, слушая всякий олдскульный американо-британский рок из 70-х, приобщаясь к итальянскому кинематографу и скуривая сигарету за сигаретой. В этих фильмах было столько грязи, я не знаю, может поэтому они запоминаются на всю оставшуюся жизнь. Глядя на обветшалые и пожелтевшие от времени и табака темно-зеленые обои я понимал, что эта часть моей истории подходила к концу. Как бы я не хотел его отсрочить. Также я раздобыл где-то несколько пакетов сливового вина, от которого периодически проводил ночи в обнимку с белым другом. Однако, под итальянское кино и консервированные бобы оно подходило как нельзя лучше.

Как бы то ни было, свою последнюю ночь в этих краях я решил провести на улице – побродить по опустевшим улицам и памятным мне местам, с уверенностью, что случайные прохожие мне не помешают. Ранее я такого никогда не делал, в этой жизни, по крайней мере. Не шатался по улицам до утра, я имею ввиду.

В ушах играл Оззи Осборн, я бродил по постепенно пустеющим улочкам и глядел, как наш, или уже лучше сказать этот, потому как я уже не принадлежал к этому месту, городок погружался в сон. В частных домиках запирались ворота и в окнах гас свет. Последние прохожие спешили скрыться с улиц. Я стоял на мосту и глядел как бобриха изучала бутылку из-под газировки, которую кто-то сбросил на её дом. Или это была нутрия, я не могу теперь сказать.