Картахена - стр. 49
Однажды нас тоже попросили уехать. Я помню зимнее утро, бабушкин шофер явился в кожаной куртке на меху, на меня надели пальто, и мы долго добирались до аэропорта по раскисшей к полудню дороге. Мать сидела молча, уткнувшись в свой лисий воротник, со мной рядом, на заднем сиденье, сложили ее сумки, сверху над ними возвышался синий ребристый чемодан, подаренный мне Стефанией. Пальто было слишком теплым и кололось изнанкой.
Перед нашим отъездом бабушка завела меня к себе и долго шептала в ухо какие-то объяснения (ей еще шестидесяти не было, а дыхание было по-старчески затхлым). Потом она показала мне самую дорогую вещь в доме, спрятанную так, что никто бы в жизни не догадался (стена в спальне была двойной, вот и весь фокус). Клад показался мне никчемным барахлом, но пришлось восхититься из вежливости. Все здесь будет твоим, сказала она потом, обведя рукой свою спальню, потерпи немного. Уж лучше оставлю тебе, чем этому pederaste.
Если я встречу своего отца, то не стану припоминать ему обиды. Думаю, не стоит говорить ему, что однажды вечером моя мать наглоталась таблеток, запила их водкой и уплыла в своей триреме к финикийским берегам. Она так долго ждала бабушкиных денег, а они достались кому-то другому. Не потому что нас обманули, сказала мне мать, а потому что Стефания умерла не своей смертью. И не успела написать правильное завещание. Ее убила соловая лошадь, которую вечно чистил щеткой тот самый конюх. Выходит, лошадь убила Стефанию, маму и меня. И самого конюха, кстати, тоже.
Петра
В воскресенье меня отпустили на сутки домой, и мне повезло – прямо на повороте попался траянский лавочник, ехавший на ферму за оливковым маслом. В кузове у него побрякивал запас пятилитровых, отмытых до блеска бутылей, а в кабине стояла пузатая терракотовая ваза с пробкой. Когда он подобрал меня на дороге, то велел сесть в кабину и держать вазу на руках, как ребенка.
Дома я сварила для мамы суп, вытряхнула из хлебницы засохший хлеб и залила его вином, чтобы к вечеру сделать панцанеллу, а потом отправилась в комнату брата, в которой все пока что оставалось так, как было: плакаты с Лиамом Хоулеттом на стенах, компьютер с разлохмаченным проводом, железная стойка с одеждой, даже бутылки из-под «Ducale» у двери. Я лежала на узкой кровати и слушала, как мать передвигается по дому – тихо, как будто босиком. Наверняка она уже чувствовала неладное, но опасалась спросить. Особенно сегодня, когда я заперлась в его спальне на целый день.
Потом я встала и принялась обыскивать комнату по второму разу. Мне просто нужно было чем-то заняться. Я простучала стены, вытряхнула все из ящиков стола, даже корзину с грязным бельем проверила. Какое-то время я сидела на полу, прижимая носок брата к лицу. Потом села за стол, открыла компьютер и снова просмотрела все февральские следы: письма от друзей, закладки в браузере и чаты на форуме ныряльщиков. Я знала, под каким ником он туда выходил: cacio_forever.