Карпо Соленик: «Решительно комический талант» - стр. 14

То, что Рыбаков «кое-где эффектировал и утрировал», А. Кульчицкий отмечает и в рецензии, посвященной разбору спектакля «Велизарий».

Можно было бы подумать, что Кульчицкий просто несправедлив к Рыбакову, если бы его отношение к артисту не было в общем столь доброжелательным (Кульчицкому, в частности, принадлежит один из первых восторженных отзывов о Рыбакове в столичной прессе) и если бы его упреки не были повторены другими авторами. Так, харьковский рецензент Виктор Дьяченко, в будущем довольно известный драматург, тоже писал о неестественности в игре Рыбакова и в связи с этим о нарушении им норм русского языка (жизть – вместо жизнь; забылси – вместо забылся и т. д.).

Позднее Рыбаков, конечно, сумел освободиться от элементов неестественности и утрировки в своей игре и не давал больше повода для подобных упреков. Но стоило это ему куда больших усилий, энергии и, главное, времени, чем Соленику.

В чем же объяснение этому факту? Разумеется, не в степени талантливости обоих актеров – такие сравнения всегда рискованны, а подчас и неверны. И даже не в чисто индивидуальных свойствах дарования Рыбакова, которое раскрывалось, видимо, медленнее и тяжелее, – хотя этот факт и сыграл свою роль. Просто Соленику было легче, чем Рыбакову… Здесь проявилась та интересная закономерность истории театрального искусства, которая заключается в относительно неравном, неодновременном развитии реализма в различных его сферах, жанрах. Жанры, связанные с областью комического, издавна были в куда более свободном положении, чем трагедия, эпопея и т. д. Эстетики классицизма опекали их не так строго, были к ним снисходительнее или, вернее, безразличнее.

Комический актер был менее связан с установившимися приемами игры, легче и быстрее от них освобождался. Об одном из крупнейших артистов XVIII века Я.Е. Шушерине его биограф М.Н. Макаров писал в 1841 году: «Шушерину нужны были ходули только в классе – в трагедии; зато уж в драме и в комедии он был человек, самобытный человек – природа неподражаемая!»[27] Подобное раздвоение знал и П.А. Плавильщиков, и многие другие замечательные актеры XVIII – первой половины XIX века.

Нелегко было пробраться через сеть условностей, предрассудков, обязательных правил и «трагическому актеру» Рыбакову. Тогда как с самого начала «душа его лежала к простоте и правде», вспоминал «Старый театрал», «Рыбаков должен был, по общему мнению того времени, изображать героев и вообще трагиков, страшил, по его собственному выражению».

Справедливо пишет современный театровед А. Клинчин, исследователь жизни и творчества Рыбакова: «…Из всех существовавших в то время театральных амплуа не было более трудного и более далекого от жизненной правды, чем полное трескучих эффектов и нечеловеческих, выдуманных страстей амплуа героя и первого трагика»