Карибский брак - стр. 32
Месье Пети опять сказал, что, если я хочу, он может подождать, пока я не привыкну к нему, но я не хотела этого. Мы были женаты, и я попросила, чтобы в нашу первую брачную ночь он думал обо мне, а не о своей первой жене. Больше я никогда не обращалась к нему с такой просьбой, а если он порой называл меня Эстер, я не обращала на это внимания.
Мне очень многому надо было научиться: ухаживать за детьми и воспитывать их, вести домашнее хозяйство. Я очень скоро потеряла бы голову, если бы не Розалия. Она была хорошим наставником. Она сообщила мне, что родилась на Сент-Томасе, на старой датской ферме, и приобрела навыки в кулинарии еще маленькой девочкой. На кухне мы стояли рядом, надев фартуки и повязав головы платками. Я научилась готовить куриный суп с лаймовым соком, освоила все рецепты Розалии, и прежде всего любимое блюдо детей – фонджи, кашу из кукурузной муки с овощами, которую и сама очень любила. Дети играли во дворе целыми днями, так что стирки хватало, и выстиранная одежда сушилась на двух длинных веревках почти постоянно. Она пахла морским воздухом; перед глажением Розалия спрыскивала ее лавандовой водой. Давид уже посещал школу при синагоге, Самуил же ходил за мной по всему дому, как собачонка. Я позволяла мальчикам ложиться спать поздно – меньше всего мне хотелось требовать от них строгого соблюдения дисциплины. Часто месье Пети читал в гостиной, а я в это время играла с детьми.
– Вы боялись, что не будете любить их, а теперь я боюсь, что вы их слишком сильно любите, – упрекала меня Розалия.
– Слишком сильно любить невозможно, – смеялась я.
Но Розалия сказала, что я не права. Мы сидели на террасе и пили чай с имбирем. Понизив голос, она рассказала мне, что у нее был ребенок, который умер в младенчестве. Она слишком любила его и считала, что Бог наказал ее за гордыню. Ребенок кашлял кровью и горел у нее на руках, как в огне. Когда он сосал молоко, оно вскипало у него во рту. Возможно, именно материнское молоко и убило его, прошептала Розалия. Хотя прошло уже несколько лет, ее душевная рана не заживала, и она не могла вспоминать это без слез. Обняв Розалию, я убеждала ее, что ни ее Бог, ни мой не могут быть настолько жестоки. Не может быть, чтобы ребенок умер от молока. Наверное, у него была желтая лихорадка, и никто в этом не виноват. Я была молода и думала, что могу понять горе матери, но я даже не подозревала, как оно может быть глубоко.
Розалия была настолько тактична, что не стала говорить, как глупо с моей стороны давать ей советы. Наверное, она с сочувствием относилась к моей тупости и считала ее неопытностью, а потому лишь молча обняла меня. Но и после этого я часто слышала, как она тихо плачет в уголке по своему малышу, которого слишком сильно любила.