Караван в Хиву - стр. 16
– Совсем плохой человек, который носит вот так, – и купец пальцем провел себе по правой щеке, показывая, будто и у него рваный шрам. – Большой баранта[4]. Купца ночью, как чекалка[5], смотри – смотри долго, потом смерть присылай со своими людьми… – Киргиз запнулся, подбирая нужное слово, и выбрал, но не совсем удачное: – Его многим смерть подари ночью. Его не честный купца, его Кара Албасты[6]. Тебе нада просить у мирза на-чалнык много нукер. Бисмылля, бисмылля[7].
Иван с тревогой смотрел в спину толстого киргиза, пока его ватный халат из полосатого сукна не затерялся в толпе. Лука Ширванов, подойдя вместе с Рукавкиным и Михайловым, спросил:
– Что он тебе тут толковал?
– Плохой человек вертелся возле наших возов, вроде разбойника, тот, что со шрамом, – добавил Захаров, будто купцы видели Кара-Албасту. – Советовал стражу – нукеров попросить у таможенного начальника, чтобы по воинскому артикулу сберечь караван.
Данила отмахнулся:
– Почудилось робкому степняку. Откуда здесь быть разбойнику? И что он один сделает нашему каравану? Ведь нас с татарскими купцами и их погонщиками девятнадцать человек. Ну, с богом, братцы, в путь по чужой землице.
И под скрип колес и позвякивание колокольчиков на длинных верблюжьих шеях караван покинул Меновой двор. Впереди открылась ровная как столешница на сотни верст степь.
Первые версты
Меновой двор оставили в полдень и чуть приметной в степи дорогой отправились, отмеривая первые версты, вдоль Яика, вслед за его мутной водой, убегающей на запад. Скупо светило осеннее солнце на Зосиму[8], заступника пчеловодов. В этот день рачительный хозяин непременно перетащит ульи в теплый омшаник. На Зосиму только и следи за ветром, откуда и какую принесет погоду: если подует с севера – жди недалекую стужу, потянет южак – быть теплу, если прилетит ветер с заката солнца – быть нудной мокроте, зато ветер восточный непременно обещает ведренную погоду.
А ветра-то и нет пока над яицкими полуоголенными зарослями. Упал с клена оранжевый лист, ночью от непривычного заморозка продрог и съежился, будто живая тварь, стараясь хоть чуточку согреться. Березка и могучий дуб еще хорошо сохранили свою пышную листву, не торопятся выказывать робость перед наступающей осенью.
Совсем опустели после Никиты-гусепролета[9] редкие в степи перелески над балками и полусухими протоками Яика. Вслед за гусями исчезли мелкие перелетные птицы, а сырой и прохладный туман-ночник загнал бабочек в прикоренье или под ненадежную защиту опавших листьев.
На землю неотвратимо шло предзимье.
Данила долго ехал молча, смотрел на унылое однообразие умирающей природы, удивлялся, если замечал над Яиком еще сравнительно зеленую ольху или куст бузины в красных гроздьях мелкой ягоды. С тоской провожал улетающих на юго-запад синеголовых зябликов. В уши лез назойливый скрип возов за спиной и однообразный перезвон колокольчиков на кривых верблюжьих шеях.