Карагач. Очаровательная блудница - стр. 38
Еще через пару дней Галицын позвонил Колюжному, которого еще недавно терпеть не мог, и предложил немедленно выезжать на Карагач со всем экспедиционным оборудованием, де-мол, пусть «деды» канителятся и кряхтят, мы с тобой начнем поиск и раскопки, пока большая вода. И опять расписывал красоты местных ландшафтов и женщин. Короче, завлекал навязчиво и грубовато.
Рассохин ощутил назойливую и саднящую, как лопнувшая мозоль, тревогу. Снова сошлись на тайную от жены Саши сходку с Бурнашевым, посовещались, позвонили в Бразилию и решили, что отвечать за все придется все-таки Стасу как инициатору и знающему местные условия и нравы человеку. Закончив все формальности в министерстве и не дожидаясь конца занятий и экзаменов, он должен написать заявление об уходе и выехать на Карагач. Остальные выдвинутся после того, как освободятся и получат добро от Рассохина.
Он же не просто не жалел работу, коллектив, а жаждал избавиться от обузы каждый день приводить себя в порядок и ходить в институт читать лекции. Его подмывало тотчас бросить все и лететь в Сибирь, но он все-таки решил дождаться решения Министерства культуры, где пока что безуспешно хлопотал выдачу разрешительного письма на проведение экспедиции. Ехать дикими черными копателями Рассохин не собирался, и не потому, что был настолько аккуратным и законопослушным; важно было получить хоть какой-нибудь статус, способный прикрыть его и от местных властей, и от археографической науки, перед которой еще в марте он раскрыл свою концепцию и замысел предстоящей экспедиции. И получил неожиданный резкий и ничем не обоснованный отказ в согласовании, а чуть позже – запрет производить любые работы на территориях бывших староверских скитов и поселений. Строгие бумаги подписал уже знакомый по научным работам профессор Дворецкий, будто бы самый авторитетный ученый в области археографии в Питере. Мало того, он еще написал письма в Академию наук и Генеральную прокуратуру, в которых заклинал не пускать Рассохина на Карагач, и совершенно необоснованно подозревал его во всех смертных – дескать, он выкопает древние бесценные книги и продаст с аукциона за рубежом.
Елизавета уже более месяца обхаживала этого Дворецкого, но результатов пока не наблюдалось. Она довольно просто с ним познакомилась, разыскав профессора в университете, где он преподавал. Побеседовала, показав редакционное удостоверение и представившись журналисткой, что отчасти было правдой, и он среагировал положительно. По крайней мере, не обласканный прессой, с удовольствием рассказывал о своих трудах, концепциях и взаимоотношениях с Академией наук, показывая пачки писем. Впечатление у Лизы складывалось удручающее: Дворецкий, скорее всего, по природе был склочный и склонный к интригам человек, конфликтовал с коллективом, всюду писал жалобы, однако при этом и в самом деле был непревзойденным специалистом-археографом, знатоком жизни и культуры сибирских старообрядцев и автором неких концептуальных версий относительно письменного наследия Кушанского царства и Древней Руси, которые шли вразрез с официальной наукой. Иногда его привлекали в качестве эксперта, если хотели погубить что-нибудь новое и непонятное, что, собственно, и произошло с запиской Рассохина, попавшей в руки Дворецкого.