Капля духов в открытую рану - стр. 34
Славочка положил станок на раковину, взглянул на бреющегося Костика. В треснутом неровной паутиной зеркале отражалась лишь его макушка. Чтобы выбрить подбородок, он старательно поднимался на носочки.
– Она тебя заметила?
– Нет, конечно, я сам к ней подошел. Говорю: любите ли вы «Времена года» Вивальди? Она такая: да. Говорю, так пройдемте, я лично для вас и сыграю. Она такая: пройдем. И села с бабулями в первый ряд. И я играю, а она плачет, из зеленого глаза ручей прям течет, Слав, клянусь. Потом банкет был для ветеранов, мы с ней сели за общий стол в уголок и давай за победу выпивать, за родину, Слав. Она говорит: Костик, ты – гений, переезжай ко мне, будешь мне Вивальди по ночам играть.
– Так что же ты не переехал?
– Я заснул, Слав. А проснулся – ни банкета, ни рыжей, ни хера. Лежу на земле, рядом инструмент. Шандец, думаю, разбил деку. Расчехлил – слава богу, цела моя красавица!
В середине декабря 1999 года Костик принес в общагу кота.
Дежурил вечерами у ларька в надежде снова встретить Машку, стучал в окошко, покупал двести грамм водки, выпивал, ждал снова.
– А она вообще здесь бывает, Аня? – Костик просунул в окошко красную морду.
– Да не знаю, вроде на Канары укатила. – Толстуха Аня сидела в двух пальто и перчатках с обрезанными пальцами. – А чем я тебе не хороша?
– А ты Гегеля от Бебеля не отличаешь, о чем с тобой говорить?
– А зачем со мной говорить? Со мной и помолчать можно. Я и закрываюсь через пять минут уже, у меня и пельмени дома.
От слова «пельмени» у Костика заурчал живот, он замерз и был уже в том состоянии, когда разница между Машей, Аней, Гегелем и Бебелем была не принципиальна. Они долго ехали с Аней к ней домой, сначала на метро, затем на автобусе. Потом ели горячие пельмени, запивали водкой, долго целовались, кувыркались в постели. Аня была большой, мягкой, как подушка, с белыми ресницами, жемчужными зубами и серыми глазами. В какой-то момент он, стоя голым на кровати, пропел ей сарабанду Баха ре минор для виолончели, назвал ее Машей, получил с размаху по морде и был выставлен за дверь почти голым. Аня с рыданьями вышвыривала его одежду, порциями, с интервалом в пять минут. Он долго колотился в ее дверь, пока почти под утро она не открыла в остервенении:
– Чего тебе, урод?
– Где я нахожусь?
– Черемушки, – гаркнула Аня, хлопнув дверью перед его носом.
Костик вышел во двор. Мороз сковывал лицо и руки. Он сел на лавочку, закурил. Хотел прилечь и умереть, но заметил на краю лавки маленький шерстяной комок. Взял в руки. Это был замерзший полуторамесячный котенок. Почти мертвый. Белый с черными пятнами. Костик растер его тельце, надышал ему в нос горячим воздухом с перегаром. Затолкал за футболку, к голому телу, утянул куртку и отправился искать остановку автобуса. Пока доехал до метро «Новые Черемушки», пустили первые поезда. Долго трясся в вагоне, засыпая и просыпаясь, несколько раз проезжая мимо «Китай-города», где нужно было пересаживаться, возвращался снова. На финишной прямой почувствовал, как возле сердца что-то зашевелилось. Вытащил оттаявшего котенка, расцеловал его в нос. В общагу прибыл к подъему. Зашел измученный, достал кота.