Капитан Темпеста (сборник) - стр. 29

Капитан Темпеста сделал своему лейтенанту знак остаться на месте, а сам отошел с арабом в угол бастиона и сказал:

– Эль-Кадур, правда, что капитан Лащинский остался жив?

– Да, падрон, он не только жив, но скоро выздоровеет и надеется…

– Наблюдай за ним, пожалуйста.

– Хорошо. Но почему ты так интересуешься этим проходимцем, падрона? – осведомился араб, и в голосе его послышалась тревога.

– Я чувствую в нем своего смертельного врага.

– Да? За что же бы ему быть твоим врагом?

– Он догадался, что я не тот, за кого себя выдаю.

– Ага! значит, и он… любит тебя? – глухим голосом проговорил Эль-Кадур, трясясь от гнева.

– Раньше, может быть, и любил, но теперь он возненавидел меня за то, что не ему, а мне удалось победить Дамасского Льва.

– Синьор Ле-Гюсьер может любить тебя, падрона, но этот поляк… О, как я ненавижу его! – дрожащим голосом прошептал араб, яростно сжимая кулаки.

На некрасивом и грубом лице Эль-Кадура выражался такой гнев, что молодая девушка невольно отступила от араба назад, видя, какая страшная буря происходит в душе этого полудикаря.

– Не беспокойся, мой верный друг, – мягко сказала она ему, – моим мужем будет или Ле-Гюсьер или никто не сделается им. Только он один достоин моей любви.

Араб приложил руки к сердцу, точно желая унять его тревожное биение, понурил голову и закрыл лицо краем плаща.

– Прощай, падрона! – тихо проговорил он немного спустя. – Я буду наблюдать за этим человеком, в котором и сам чую врага твоего счастья. Я стану следить за ним, как следит лев за лакомой для него добычей. Когда прикажешь, твой верный раб убьет его.

С этими словами Эль-Кадур вскочил на край стены и быстро стал спускаться вниз. Через несколько минут он скрылся в темноте.

Молодая герцогиня долго еще простояла на парапете, с беспокойством следя за исчезавшей во мраке тенью своего преданного слуги.

– Как должно страдать его бедное сердце! – прошептала она про себя. – Несчастный Эль-Кадур! Для тебя, пожалуй, было бы лучше, если бы ты остался у своего прежнего господина, несмотря на всю его жестокость.

Между тем Перпиньяно наблюдал за тем, что происходит в турецком стане.

– Как будто там успокаиваются, – вслух рассуждал он сам с собой. – Должно быть, бедную христианку уже убили. Эти звери на все способны, когда придут в ярость. Они никого не щадят: ни женщин, ни детей, даже собственных.

– Да, – со вздохом подумала герцогиня, услыхавшая слова своего лейтенанта, – наверное, не пощадили и моего Ле-Гюсьера.

Действительно, в лагере турок вдруг все затихло. Не было больше слышно ни звуков труб, ни грохота барабанов, прекратилась и стрельба. Даже гул голосов стал постепенно затихать по мере того как снова разбегались во все стороны тысячи факелов, пылающие языки которых прорезали ночной мрак прихотливыми извивами огненных линий.