Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов - стр. 9
Вдруг его подтолкнули под локоть, и кто-то тихо зашептал ему в самое ухо на невообразимом неаполитанском диалекте:
– Я здесь, госпожа.
Юноша быстро обернулся, нахмурив брови, а потом, не сдержавшись, крикнул:
– Это ты, Эль-Кадур?
– Я, госпожа.
– Молчи! Не называй меня так! Здесь никто не должен знать, кто я на самом деле.
– Ты права, синьора… Синьор.
– Опять?! Пошли!
Он схватил того, кто это сказал, за руку и потащил, крепко держа, вниз с бастиона, потом втолкнул в каземат, освещенный факелом, где в эту минуту никого не было.
Человек, которого не отпускал юный капитан, был высок и очень худ, на загорелом, суровом лице с тонким носом блестели маленькие черные глаза. Одет он был как бедуин аравийских пустынь: на плечах широкая накидка из темной шерсти, с капюшоном, украшенным красными кисточками[4], а на голове красовался бело-зеленый тюрбан. Из-за пояса, вернее, полосы красной материи, повязанной на бедрах, виднелись квадратные рукоятки двух длинноствольных пистолетов. Оружие с такими рукоятками было в ходу у алжирцев и марокканцев. Кроме пистолетов, из-за пояса торчал ятаган.
– Ну что? – спросил Капитан Темпеста почти с яростью, и в его глазах вспыхнул огонь.
– Виконт Л’Юссьер пока жив, – ответил Эль-Кадур. – Я узнал это от одного из капитанов визиря.
– А если он тебя обманул? – дрогнувшим голосом произнес юный Капитан.
– Нет, синьора.
– Не называй меня синьорой, говорят тебе.
– Но здесь никто не может нас слышать.
– А куда его поместили? Ты знаешь, Эль-Кадур?
Араб разочарованно развел руками:
– Нет, синьора, я пока не смог узнать, но я не теряю надежды. Я подружился с одним из командиров. Он хоть и мусульманин, а пьет кипрское вино бочонками, и плевать ему на Коран и на пророка Магомета. Как-нибудь вечером я у него выведаю этот секрет. Клянусь вам, госпожа.
Капитан Темпеста, или, скорее, капитанша – ведь он оказался девушкой, – села на лафет пушки и обхватила руками голову. Ее прекрасное лицо побледнело, по щекам катились слезы.
Араб сидел напротив герцогини, плотно завернувшись в плащ, и глядел на нее с глубоким сочувствием. На его жестком, диковатом лице появилось выражение невыразимой тревоги.
– Я бы всю свою кровь отдал, синьора, только бы вернуть тебе спокойствие и счастье, и мне бы это доставило радость, – сказал он, помолчав с минуту.
– Я знаю, что ты мне предан, Эль-Кадур, – ответила девушка.
– До самой смерти, госпожа, я буду твоим верным рабом.
– Не рабом – другом.
Черные глаза араба загорелись, словно сверкающие факелы.
– Я без сожаления отрекся от своей нелепой религии, – сказал он, еще немного помолчав. – И я не забыл, как герцог Эболи, твой отец, вырвал меня в детстве из когтей изверга-хозяина, который избивал меня до крови. Так как же еще я должен поступать?