Канал имени Москвы - стр. 61
Девятнадцать метров – дружный взмах вёсел.
Семнадцать метров.
Не больше пятнадцати…
Мунир опять подал голос, и по телу Фёдора прошла судорожная дрожь, столько боли было в крике истязаемого существа, в крике, так похожем на плач маленького ребёнка.
– Осталось десять метров! – отчаянно заорал юноша. У него всегда был хороший глазомер, и он знал, что сейчас не ошибается. И плевать, как там на него смотрит Хардов. – Девять. Восемь…
Плевать! Фёдор не задавался вопросом, с чего это ему вздумалось кричать и таким образом подбадривать команду. И уж тем более как это выглядит со стороны. Он набрал полные лёгкие воздуха, чтобы крикнуть «семь», и…
(Скремлин сейчас умрёт. Взгляд Второго прожжёт его)
осёкся. С ним опять кто-то пытается говорить? Говорить о чём-то тёмном. Кто? И почему «скремлин»? Ворон Хардова – скремлин?!
– Шесть, – сдавленно выдавил юноша.
И увидел.
Два блуждающих пятна налились багрянцем, возможно, это всё ещё и мёртвый свет, но он больше не был холодным. В нём кипела неутомимая ярость. Два блуждающих пятна начали буквально прожигать купол, а потом двинулись по нему, оставляя оплавленные полоски, как на ткани или на горелой бумаге. Мунир захлёбывался в криках невыносимой боли.
– Пять, – сказал Фёдор и почему-то добавил: – Пожалуйста… Четыре. А ну, гребите! Не смейте бросать вёсла! Гребите…
Огни прорвались. Может быть, юноше это только показалось, но прямо перед собой он увидел стену мёртвого огня, всполохи и багряные завихрения, плескавшиеся яростной злобой, и две горящие чёрные точки в глубине, которые заглянули внутрь него, в самое сокровенное и… на миг отпрянули.
– Не смейте, – произнёс Фёдор, с трудом ворочая языком. – Три-и.
Стена огня начала заливать всё, что находилось внутри купола. Столб пламени нёсся прямо на лодку.
«Два», – промелькнуло в голове Фёдора, но он не смог бы поручиться, что сказал это вслух. С какой-то странной апатией пришла мысль: «Нет, этот пламень не сожжёт нас. И не убьёт. Возможно, просто изменит. И, возможно, настолько, что мы станем завидовать мёртвым». И одновременно в яркой вспышке юноша увидел фигуру Хардова, которая показалась ему гораздо более реальной, единственной реальной по сравнению со всем, что творилось вокруг. Гид стоял, вознеся к небу руки, и полы его плаща широко распахнулись.
– Мунир! Я здесь! – зычно прокричал Хардов, как будто происходящее не оказывало на него ни малейшего влияния. – Я здесь, старый друг.
В следующий миг то ли периферийным зрением, то ли краешком сознания Фёдор увидел Мунира, чьё пике больше походило на неконтролируемое падение, и понял, что нос лодки только что пересёк невидимую линию ворот.