Камни поют - стр. 2
– О, так это знакомые лица, – скучным, неинтересным голосом говорит он. – Ребята, поздоровайтесь с дядей.
Хором, нестройно: здравствуйте, здравствуйте.
Привет, отзываюсь хрипло – не серебряный колокольчик, посадил сильно со своими интернатскими, про хламидомонаду рассказывая. Не понимаю, отчего смеются.
Понимаю, почему смеются.
– Какими судьбами здесь?
– Да вот. – И ненавижу себя за неуверенный голос, за грязноватые джинсы, за мятую рубашку с коротким рукавом, а ведь должен был принцем появиться, красавцем, доктором наук, знаменитым певцом, а кто на самом деле? кем спустился от остановки? жалким, жалким.
И всегда только жалость вызывал – у Наташи, у него, у Маши, у Дани, у Айтугана, у семьи Бялых, у Марии Семеновны, у дочки даже, у Женьки, хотя ей-то, ей-то что?
– Проходил мимо, решил зайти? Да? – спокойно продолжает Лис.
У него изменилось лицо – набрякли мешки под глазами, будто не спал долго-долго, кожа загорела неровно, нос облупился, на щеках выступили коричневые веснушки, которые только у стариков бывают. Но на старика не сделался похожим, нет-нет.
Но только что спасло, что понравилось, что зацепило – он все еще с ними сам, один, хотя и не так рассказывает, как раньше, а все равно в воде стоит, все равно детишки вокруг – веночком.
– Да. Можно сказать – соскучился.
И всю злость, и всю радость, и всю зазвеневшую новую весну – в глаза, в улыбку. Странно, что узнал вообще, что не стал дальше как о прохожем говорить.
– Тогда – добро пожаловать. Иди за мной.
– Я помню дорогу.
– Нет, не помнишь, мы тут всё немного поменяли… Иди давай.
Лагерь сделался немноголюдным, каким-то непривычно тихим. Палатки стоят, костров не видно.
– В этом году запретили разводить, только спиртовки. Спиртовки есть, всё есть. Ребят меньше, да. Мне почти пятьдесят лет, Лешка.
Лешк.
Лешк.
Ле
Ударило в сердце, разорвалось, болью отозвалось, вспыхнуло и погасло.
Нет
Нет
Только не снова
Только не свет в глаза
Почему воздух холодный и теплый, сразу холодный и теплый, словно его подают по двум тоненьким проводкам прямо в горло?
Теперь холодный, один холодный остался
Нет
Лешка.
Лешка.
Алексей.
Просыпайся, хватит.
Это кто?
Это меня?
Маша, милая,
прости, что это перед самым Новым годом происходит, но ведь ты, я уверен, и без меня выслушаешь то, что хочет сказать Генеральный секретарь, а он хочет сказать совершенно привычные, повторяющиеся каждый год вещи, а потом заиграет песня – вот тут на самом деле неясно какая, потому что «Надежда – мой компас земной» не прошла проверку цензорского комитета, и мы никогда не поймем почему. Потому что там о доме поется? Да, верно, о доме, и я бы так хотел, чтобы для нас, чтобы и у нас был дом; но никогда не было.