Камикадзе - стр. 13
Даниил вышел из здания и подумал, что, если неуловимого Густава арестуют в тот момент, когда он будет ему звонить… или, еще лучше, придет на встречу… члены Боевой группы непременно заподозрят… заподозрят его, Даниила Сорокина… и тогда они…
Что они сделают… как далеко смогут пойти… он старался не думать об этом. Он зарывался лицом в золотистые волосы Полины, до изнеможения целовал ее роскошное, упругое тело.
Перед тем как уснуть, они, лежа в кровати, слушали радио. Она доедала мороженое. Он прямо из горлышка пил вкусное красное вино. Той ночью ему приснился их с Полиной дом, стоящий на берегу теплого моря, и в окно этого дома, сжимая в зубах нож, лез длинноволосый угреватый парень родом из Пензы…
Прежде чем Густав позвонил, прошло почти две недели. Первоначальное, до дрожи в диафрагме, напряжение прошло. Даниил начал понемногу верить, что Густав не позвонит.
Но он позвонил.
– Господин Сорокин?
– Да, это я.
– Я читал вашу книгу. Наверное, это лучшая книга о революции, какую я держал в руках.
Они разговаривали недолго. Положив трубку, Даниил не смог понять, хватило ли спецслужбистам времени засечь, откуда звонили. Он положил трубку и только после этого почувствовал, что ему нечем дышать… почувствовал, как дрожат его руки.
Это был последний день, который он провел как обычно. С тех пор как раздался этот звонок, жизнь его пошла совершенно иначе.
24 сентября. Раннее утро
– Ну давай, Лора…
– Отстань.
– Ну Лорка…
– Говорю – отстань.
– Давай-давай, не ломайся…
– У тебя совесть есть? К похмельному человеку с такими вещами лезть…
– Я сказал, не капризничай…
– Гребень, ты идиот…
– Тебе сложно?..
– А если меня прямо на тебя вырвет?
Короткое шебуршение. Пара всхлипов. Минутная пауза… снова сопение и скрип пружин кровати.
– Убери свою кретинскую руку… И не надо так глубоко.
Еще одна пауза.
– Да говорю же тебе – не надо… Я сама…
Даниил открыл глаза, послушал звуки из соседней комнаты и снова закрыл. Несколько минут полежал не шевелясь, пытаясь понять свое состояние.
Вроде бы ничего нового. Ноющий пульс в затылке, чужой, не умещающийся во рту язык, пустота ниже диафрагмы. Из необычного смущала лишь саднящая боль в правой руке.
Он вытащил руку из-под одеяла, разлепил глаза и рассмотрел ее. Рука как рука… грязные, с траурными ободками, пальцы. Костяшки были разбиты, и на них запеклась черная кровь.
Кому это я вчера? Ах да…
– Давай… давай, милая… моя дев… моя де-евочка…
Даниил поворочался, стараясь глубже зарыться под одеяло. Зажмуриться бы, вжаться лицом в серую от грязи наволочку и пролежать до обеда.
Он свесил ноги, почувствовал холодное прикосновение линолеума. Первое, на что он каждое утро натыкался взглядом, был висевший на стене портрет Гребня. Портрет нарисовала Лора. Лица на нем было почти не разобрать. Зато выделялся здоровенный, изображенный в анатомических подробностях член.