Камея из Ватикана - стр. 33
Под конец она, распалившись, будет орать, а мальчишка, сгорбившись, бормотать невнятные оправдания.
Второй: сейчас она не врывается как фурия в его комнату, а остается в своей, стягивает джинсы, осматривает отекшую коленку, оценивает масштабы бедствия, надевает самый мягкий, самый дивный, самый любимый костюм с поэтическим названием «Миссони», купленный накануне всех событий в центральном универмаге, – Тонечка называла его «Муссоны», – берет книжку, «позорного волка», заваривает чай и усаживается на террасе. Когда Родион явится, она ни о чем его не спрашивает, а предоставляет ему возможность или объясниться, или сделать вид, что все в порядке.
…Что говорить, второй вариант, конечно, приятнее.
Мама Марина Тимофеевна часто упрекала ее, что она малодушничает и слишком жалеет себя – детей нужно воспитывать правильно, ругать за плохое и хвалить за хорошее, а Тонечка хвалить никогда не забывает, а ругает редко и без энтузиазма.
«Ты не понимаешь, – говорила мать. – Если ты сейчас не объяснишь, не заставишь, человеку потом трудно придется! А ты все пускаешь на самотек».
Тонечка прикрыла дверь и принялась стягивать джинсы.
…Должно быть, она и вправду малодушная и эгоистичная. Ей хочется отдыхать от пережитого, а не воспитывать Родиона правильно. Еще ей хочется смотреть на дальние березы над ручьем, читать Эренбурга, мечтать, как, может быть, в выходные приедет муж и они будут валяться в постели до позднего утра, смеяться и рассказывать друг другу всякие глупости. Ее мужу отлично удаются утренние глупости!..
Кстати! Тонечка замерла, стянув одну штанину. Пусть отец немного повоспитывает сына тоже! Это мысль!..
Она дотянулась до телефона и нажала на вызов. И стала рассматривать левую коленку, которая была примерно вдвое толще правой.
– Что ты сопишь? – осведомился в трубке муж. – Простыла?
– Я упала, – сообщила Тонечка.
– Елки-палки.
– И теперь у меня нога как у слона. Может, я ее сломала?
– Елки-палки.
– Или она просто отекла?
– Ты ходить можешь, Тоня?
Тонечка слезла с дивана и стала ходить вдоль него, сильно припадая на левую ногу. Джинсы волочились за ней.
От боли, отдававшейся в уши, она немного вспотела.
– У-уф…
– Ну что? – настойчиво спрашивал из трубки Герман. – Можешь? Ходишь?
– Больно, – проскулила Тонечка. – Я прям на камень… упала.
– Если можешь ходить, значит, перелома нет. Почему, черт побери, ты везде падаешь?! Почему я никогда не падаю?! Когда это кончится, Тоня?!
Речь его немного напоминала ту, что Тонечка собиралась произнести перед Родионом.
– Приложи лед. У тебя есть?
У Тонечки всегда были большие запасы льда – все, кроме чая, кофе и бульона, она пила исключительно со льдом. Герман вначале недоумевал, как можно бросать лед в коллекционное вино, или пятидесятилетний виски, или, к примеру, в квас, а потом смирился.