Камертон - стр. 35
Ян молчал. Эля впервые подумала, что он по-своему красив: у него такой проникновенный взгляд, будто он прямо сейчас сочиняет, погрузившись в себя, музыку или стихи. Подвижные брови позволяли без труда выразить любой оттенок мысли или чувства. А непослушные волосы словно напрашивались, чтобы их поправили, а заодно и погладили.
Но губ он так и не разомкнул. Не хочет давить?
Эля ловко спрыгнула с подоконника.
– Я куплю вещи помолодежнее, а к вечеру, когда ты придешь из консерватории, встретимся тут. – Он смотрел все так же, и она поспешила добавить: – Если тебе это подходит и если у тебя нет других планов.
Грудная клетка превратилась в каменную плиту, а потом все внутри повернулось поперек, острой гранью, и стало больно и страшно. Эля еле удержалась от вскрика.
– Приходи, – шепотом сказал Ян и скрылся за дверью.
Эля медленно выдохнула и вернулась к окну. Наполнила грудь воздухом. Запустила воздух в каждый уголочек тела. Дышать можно. Дышать безопасно. Воздух дает крылья.
Говорить можно. Можно сделать шаг вперед. Полшага. Можно.
Можно что-то предложить и встретить отказ, и не умереть от горя. Ей ли не знать.
Эля потянула завязки на вороте платья. Дышалось с трудом. Дыхание пряталось в ней и отказывалось литься свободно. Она зажмурилась, и из-под век выдавились горькие капельки.
Он тебе не нужен. Не нужен для того, чтобы дышать. Никто не нужен! Будет он или нет – это никого не волнует. Ты его не знаешь. Он тебя не знает. Он никогда тебя не узнает. Ему безразлично, с кем целоваться. Ты сама по себе, он сам по себе. Каждый человек – сам по себе. Каждый кромешник – тем более сам по себе. Так устроена жизнь.
Если Эля захочет, она ненадолго пустит его в постель, и на этом все. Для нее ничего уже не изменится. А он… если он будет настолько глуп, что у него разовьется болезненная привязанность, зависимость от кромешнической ласки, как это порой бывает с людьми, – что ж, со временем и он это переживет. Так устроена жизнь: все проходит, и это пройдет. Не остается ничего. По крайней мере – в ее жизни.