Каменный Пояс. Книга 3. Хозяин каменных гор. Том 1 - стр. 38
– Ах, радость моя! Ах, курский соловушка, до слез сердце мое умилила!..
Цыганка умоляюще взглянула на поручика, и он затих. Сидел околдованный и не мог отвести восхищенных глаз. Не шевелясь, сидел и Демидов. Что-то родное, милое вдруг коснулось сердца, и какая-то невыносимо сладкая тоска сжала его.
Голос переходил на все более грустный мотив, и глаза цыганки не поднимались от струн. Словно камышинки под вихрем, она сама трепетала от песни…
Демидов неожиданно очнулся от очарования, рядом зарыдал Свистунов. Схватясь пальцами за темные курчавые волосы, он раскачивался и ронял слезы. Цыганка отбросила гитару на диван и кинулась к нему:
– Что с тобой, Феденька?
– Ах, бесценная моя радость, Грушенька, извини меня! – разомлевшим голосом сказал поручик. – Твоя песня мне все нутро перевернула.
Она запросто взяла его взъерошенную голову и прижала к груди.
– Замолчи, Феденька, замолчи!
Он стих, взял ее тонкие руки и перецеловал каждый перст.
– Хочешь, я теперь романс спою? – предложила она и, не ожидая согласия, запела:
Плечи ее задвигались в такт песни, стан изгибался. И как ни хороша была в эту минуту цыганка, но что-то кабацкое, вульгарное сквозило в этих движениях. Очарование, которое охватило Демидова, угасло.
Перед ним была обычная таборная цыганка. Николай Никитич прикусил губу.
– Грушенька, бесценная, не надо этого! – поморщился Свистунов.
Она послушно на полуслове оборвала песню и уселась рядом с ним.
– Уедем, радость моя! Уедем отсюда – ко мне, в орловские степи! – жарко заговорил Свистунов.
Цыганка отрицательно покачала головой.
– Убьет Данила! Да и куда уедешь, когда нет сил покинуть табор! – печально отозвалась она. – Не говори о том, Феденька!
Поручик взглянул на Демидова.
– Ну, если так, гуляй! Своих зови!..
Кабинет так быстро заполнился цыганами, словно они стояли за дверями и ждали. Цыганки, в цветистых платьях и шалях, с большими серьгами в ушах – старые и молодые, – начали величание. Цыгане, в цветных рубахах под бархатными жилетами, запели.
Свистунов полез в карман и выбросил в толпу горсть золотых. И разом все закружилось в буйной пляске. Огонь и вихрь – все стихии пробудились в ней. Сверкающие глаза смуглых цыганок, полуобнаженные тела, трепетавшие в сладкой истоме под лихие звуки гитар, пляски удалых цыган захватили Демидова.
В круг бешено плясавших ворвался сам Данила и завертелся чертом. Он пел, плясал, бесновался, бренчал на гитаре и кричал во все горло:
– Сага баба, ай-люли!
Вся тоска отлетела прочь, от сердца отвалился камень. Буйные и шальные напевы подмывали, и молодой Демидов пустился в пляс…