Каменный мост. Волк - стр. 56
– Я не учусь. Я торгую на рынке.
– На рынке?! А сколько же тебе лет?
– Тридцать девять.
– Тридцать девять?! А почему же у тебя такая большая… А ты замужем?
– Нет, я женат.
– А кто он?
– Кто?
– Твоя жена.
– Человек.
– А есть у тебя дети?
– Есть, двое.
– А кто он?
– Сын и дочь.
– А где ты работаешь?
– На рынке.
– На рынке?! Ты хороший человек. А как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Спасибо, а сколько тебе лет?
– Тридцать девять.
– Тридцать девять?! Ты пианист?
– Нет.
– А почему?
– Я работаю на рынке.
– А кем ты работаешь в консерватории?
Я отшвырнул от себя подушку и перебил:
– А вы – кем работаете?
– На рынке.
Я замолк. Он подождал и двинулся дальше в глубь моего мозга – с паяльником:
– Ты из какого города приехал?
– Из Москвы.
– И у нас город называется Москва!
В восемь закрыли столовую и к грузовому лифту волоком утащили бачки с помоями. В девять заперли душевую. Я выполз в коридор глянуть ночную смену, но медсестры оказались без жоп. Я спросил. Ближайшая жопа дежурит во вторник. Вырубили телевизор и в коридоре погасили свет. Выгнали последнюю посетительницу – старуху-мать измученного педагогического вида. Плешивый, капризный сын жрал ее пенсию из промасленных кульков по двенадцать часов в сутки и задолбал персонал и соседей своей межпозвоночной грыжей, хотя все знали, что это рак. Проход к лифтам перегородили решеткой и заперли на замок. Я послал эсэмэску «Люблю тебя» на девять номеров и отключил мобильник.
Посмотрел на февральскую черноту за окном – над незримыми просторами люберецких полей орошения, обещавших весной завонять, дрожаще мерцали огоньки Жулебина или Некрасовки – и бесшумно, на ощупь опустился на стул дежурной сестры, засветил лампу щелчком, отодвинул истории болезни, мятые листы и положил ладонь на горло телефонной трубке. Пока есть свободная минутка – надо повыдергивать траву, корешки, освободить кусок земли могильного размера, прежде чем мы начнем копать. Алло!
Ираида Ц у р к о: – К Нине Уманской я приходила домой. Даже не помню ее лица. Помню только: она позвала домработницу и велела посмотреть на часы и сказать, сколько времени, хотя часы стояли здесь же в комнате.
Татьяна Л и т в и н о в а: – Уманский вернулся в Москву в начале войны с женой и единственной дочерью Ниной (родители называли ее Тита), шестнадцатилетней красивой и обаятельной девушкой. Родители поместили ее в правительственную школу, где первое время, несмотря на заграничные наряды, она чувствовала себя Золушкой. Там на фоне строгости существовавшей школьной формы девицы соревновались чулками, кружевными воротниками, браслетами. Нине, которая воспитывалась в демократических школьных традициях США, было непросто.