Каменная баба - стр. 4

из, казалось бы, безнадежного химкинского омута в доме с консьержем и парадной, по стенам которой никогда не суждено струиться моче, впервые разгоняет мглу над ней. Наконец-то забрезжила ясность – первый лагерь, над которым поднялся ее ханский бунчук, оказался на 3-й Новоостанкинской. Подчеркнем: стан этот, несмотря на столь явную булгаковщину, в отличие от общежития (было, не было?), имеет реальный адрес.

Остается фактом и звонок в дверь некой родственницы сгинувшего квартиранта, которую не воцарившаяся еще владычица столицы не только ловко спустила с лестничной площадки, но и гнала затем по славному московскому дворику. Бестрепетно шлепала она босыми пятками по камням и стеклам – ни завитки кровельных обрезков, ни щепки, ни гвозди не брали ее ступней.

Портняжничество – еще одна деталь. На неведомых заказчиц или на себя кроила новая квартирантка платья и кофты – вещь не столь важная (мало кого интересует сейчас, чем тогда кормилась баба – подаяниями кавалеров? трудом собственным?), но неизвестно откуда появившийся «Зингер» стрекотал в те годы и днем, и ночью. С ниткой в зубах запоминалась Угарова всем тогдашним ухажерам. И железные пальцы, виртуозно скручивающие узелки, оставались в их памяти, как и бесившее любую мужскую натуру упорство, с которым ночными часами могла пестовать Машка швейное дело и ковыряться в машинке, бесконечно настраивая капризную «американку». Отдельными кадрами, словно бы высвеченными из тьмы вспышками фотоаппарата, вытаскиваются на свет подобные ее черты. И вот из множества вспышек ткется характер бабы, извилистый до бесовщины.

Свидетель в восторгах описал квартиру ее на 3-й Новоостанкинской с огромной паркетной прихожей – там каждой мелочи был свой угол. Распахнувшиеся затем перед очевидцем комнаты светились после уборки – вылизывалось все от ковров до шкафов и комодов. Парад вещей отдавал гостю честь: кресла, диваны и стулья удивляли бархатом, скрипучие от крахмала скатерти покрывали столы. Самому взыскательному корабельному старпому без всякой боязни можно было пробовать перчатками потолки и плинтуса. Презрительная барская Москва еще не раскрывалась отсюда во все стороны, но стекла, сквозь которые виднелись проспекты столицы-капризницы, до умопомрачительной ясности прочищались мыльной водой и газетами. Сама же пава выступала навстречу гостю с неизменно сбивавшей с толку фирменной угаровской улыбкой (на подобное безыскусное радушие попадались многие!), с речами сладчайшими и обязательнейшими блинами, которые готовились на каких-то тайных заквасках и таяли, едва касаясь ртов. Трусили, потявкивая, по прихожей и комнатам пригретые ею дворовые собачки. Целая стая довольных планидой кошек располагалась в гостиной. Акулька и к тому времени черт знает от какого угандийца народившаяся Полина встречали в детской очередных материнских поклонников: одна в коротком платьице, с уложенной косой (этакий краснощекий пупсик!), другая, вся, до розовых следков и ладошек, черномазенькая, в комбинезончике со слюнявчиком, –