Как ты смеешь - стр. 32
Она проводит рукой по янтарно-желтому плиссированному абажуру.
– И это ради меня, Эдди, – говорит она. Тон, с каким она произносит эту фразу, не соответствует смыслу ее слов. Она говорит так, будто все это лежит на ней свинцовым грузом.
У меня в голове туман, водка плещется в желудке.
Но я не настолько пьяна, чтобы не видеть, что этот дом такой же, как все наши дома. Может, не такой красивый, как у Эмили, где все белое и ни на чем нельзя сидеть, но точно лучше, чем у Рири – у той коричневые пятна на потолке и ковролин от плинтуса до плинтуса.
Однако при взгляде на тренера – то есть, на Колетт – которая мягко ступает по ковру и тихо говорит, мне начинает казаться, будто весь дом лучится, как вращающийся ночник в комнате малышки Кейтлин, отбрасывающий на стены зачарованные тени.
– Красота, – повторяю я, взявшись за гардинный шнур. – Красота.
Мне хочется повторять это слово снова и снова.
– Красота, красота, – нараспев повторяет она. Мы переходим из комнаты в комнату, и я касаюсь всего, что попадается мне на пути.
– А вот последняя, – произносит она, и мои стопы погружаются в мягкий и пушистый ковер на полу спальни. Комната в карамельных тонах похожа на номер в отеле. Безликая обстановка успокаивает.
Но потом я думаю о том, как она, тренер – то есть Колетт – выбирала все это: образцы тканей и плитки, бесконечные толстые каталоги, что разложены веером на столиках белоснежных бутиков на Ханикатт-Драйв. От разлапистой кованой люстры с подсвечниками, горящей под самым потолком, до прозрачных занавесок, ниспадающих мягкими складками и запутавшихся в ветках хлорофитума. Здесь все цепляется одно за другое.
Она придумала эту комнату, а он воплотил ее в реальность.
И комната начинает казаться чем-то большим, чем есть, увеличивается на глазах. Все словно начинает пульсировать; мне кажется, что если я прислонюсь лбом к стене, то услышу, как внутри нее бьется сердце.
– Спальня мне больше всего понравилась, – говорю я.
Она смотрит на меня, словно успела забыть, как выглядит эта комната. Словно годами не замечала ее – с тех пор, как та была всего лишь картинкой в коллаже под названием «Мой дом».
Наши взгляды падают на постель, похожую на пирожное с кремом. Взбитая перина. Как у принцессы на горошине.
Она устало падает на кровать, и та проседает под ее весом; кремовые подушечки сползают к краям и падают на пол.
– Столько подушек, – вздыхает она. – Каждое утро раскладываю их на кровати. В шесть утра он уже в офисе, а я дома, раскладываю подушечки. Сколько же их тут.
Я делаю неуверенный шаг, и моя нога вязнет в одной из подушек. Никогда не видела их в таком количестве сразу. Они всех оттенков коричневого – от светло-медового до цвета цикория, который пьет за обедом училка французского.