Как тут не быть стервой… - стр. 1

В первый раз это случилось, когда Ире было примерно лет двенадцать или около того. В очередной раз властный голос матери раздался у нее над ухом с приказом сделать уроки, а только потом убраться в квартире, когда она уже выполняла ее приказ. А Ира всего-то начала все делать в обратной последовательности. Как это обычно бывало, Ира тут же вздрогнула от окрика, и вжав голову в плечи уже было поплелась выполнять, испытывая почти инстинктивную потребность угодить матери, но вдруг в ней проснулся внутренний голос. В первый раз он был так четок внутри нее. И он вкрадчиво, уговаривающе, но вполне уверено ей сказал, что она тоже личность и пусть не очень взрослая и не совсем еще самостоятельная, но у нее тоже есть право голоса, право желаний и право решать, уж во всяком случае, что ей делать хотя бы по мелочам. Уж что делать первым: уборку или уроки, точно. Ведь Ира не то, чтоб отказывалась от того, что ей было сказано и о чем, собственно, была договоренность, но она хотела сначала выполнить другие дела, а потом уже приступить к урокам, чтобы не быть ограниченной во времени. Просто ей так было удобнее. Ира прекрасно понимала важность получения знаний, чтобы не стать какой-нибудь швалью подзаборной, но при этом у нее были свои приоритеты в том, как она и что хочет сделать, то что обещала. Она не комнатная собачка выполнять приказы! Именно послушав этот странный и пока еще тоненький голос в тот первый раз, Ира вдруг остановилась, повернулась к матери и сказала:

– Нет, я сначала закончу подметать, а потом сяду за уроки.

Она видела, как глаза матери наливаются бешенством от того, что какая-то пигалица, ее собственная плоть и кровь, не имеющая ни на что право, смеет ей тут указывать, и тогда же Ира огребла первую оплеуху, от которой у нее еще дня три болела щека. Но свое мнение она все равно не изменила, за что была наказана и сидела все три дня в своей комнате без телефона, телевизора и общения. Мать с ней не разговаривала, сказав, что дочь должна к ней прийти и извиниться за свое поведение.

Но Ира не пришла, а честно отсидела в комнате в одиночестве три дня. Хорошо, что кормили. Отца у нее не было, во всяком случае, Ира его не помнила, поэтому тихо порадовалась, что не получила от него еще и ремня до кучи.

Зато у нее было много времени в эти три дня подумать, и она думала и размышляла, опять думала и размышляла, а затем поняла, что если она не будет любить и уважать себя сама, то другим вообще будет на это абсолютно наплевать.

Собственно, с того знаменательного дня этот голос с каждым днем становился все более громким в ее голове. И она всеми силами и не взирая на наказания, ремень, окрики и оскорбления, а все чаще оплеухи, слушала этот свой голос, который креп с каждым днем. Она все чаще стала поступать так, как считала правильным сама. Конечно, шишек и ошибок она наделала вагон и маленькую тележку, да и постоянно получала за свою наглость и неуживчивость как от матери, а все больше от сверстников по полной программе. Но это только почему-то укрепляло ее характер, делало его жестче и независимей. В итоге через пять лет из нее получилась первая оторва в школе, которая «связалась с плохой компанией». «Хотя что плохого в уверенных двадцатилетних парнях на байках?» – думала Ира. Но все больше голосов твердило ей, что она вообще «она кончит плохо», и то же самое втолковывали ее матери в один голос, а в первую очередь все учителя.

Через какое-то время и мать, считая дочь самым бессердечным, неблагодарным и эгоистичным созданием, отказалась от попытки исправить ее. Поначалу она еще пыталась сначала ругать и еще жестче наказывать, потом плакать, потом начала закатывать истерики, но в итоге просто плюнула и начала жить своей жизнью, а Ира стала своей. Дочери тогда едва исполнилось шестнадцать. Теперь они просто стали существовать рядом как соседи, или, скорее, как почти чужие люди, потому что у соседей отношения бывают теплее.

Уже к 16-ти годам такой жизни Ира поняла, что она самое большое разочарование своей матери, а доказывать обратное не собиралась.