Как-то лошадь входит в бар - стр. 34
– Это личное, – шепчет она.
– Лич-но-е!
Слово сковывает его, как накинутый аркан, притягивает к ней за шею, отброшенную назад, хотя он уже отступил в глубь сцены. Он вразвалочку возвращается, оборачивая к нам свое потрясенное лицо, словно воздух сотрясло особо непристойное слово:
– А какой профессией, если мне позволено спросить, занимается наша госпожа, такая вся личная и интимная?
По залу проносится дуновение, этакий холодок.
– Я маникюрша.
– Да снизойдет на меня благодать!
Он закатывает глаза от удивления, протягивает вперед ладони с растопыренными пальцами, барабанит по собственной голове, справа и слева:
– Французский маникюр, пожалуйста! Нет, погодите: с блестками…
Он легонько дует на ногти, один за другим:
– Может, узор из кристаллов? Как ты по части минералов, миленькая? Засушенные цветы? Сможешь?
– Но мне позволено работать только в клубе нашей деревни, – шепчет она. А потом добавляет: – Я еще и медиум.
Испуганная собственной смелостью, она еще выше поднимает свою красную сумку, ставя ее как преграду между ним и собой.
– Ме-ди-у-ум?
Лиса в его глазах остановила погоню, присела, облизнула губы.
– Дамы и господа, – провозглашает он торжественно, – прошу вашего внимания. В нынешнем вечере принимает эксклюзивное участие маникюрша, которая еще и ме-ди-ум! Где ваши ладони? Где ваши ногти?
Озадаченная публика подчиняется. Мне кажется, большинство людей в зале предпочли бы, чтобы он оставил ее в покое и избрал более подходящую жертву.
Он медленно пересекает сцену, склонив голову и заложив руки за спину. Весь его вид и поведение говорят о глубоких раздумьях и широте взглядов:
– Медиум… Ты имеешь в виду связь с другими мирами?
– Что? Нет… Я пока еще только с душами.
– Умерших?
Она склоняет голову. Даже в полумраке замечаю, как на ее шее пульсирует вена.
– А-а…
Он кивает с деланым пониманием. Я вижу, как он погружается в глубины самого себя, чтобы почерпнуть жемчужины насмешек и глумлений для встречи, уготованной ему судьбой.
– Так, может быть, госпожа медиум расскажет нам… Минутку, ты откуда, Дюймовочка?
– Вам нельзя называть меня так.
– Прошу прощения…
Он немедленно отступает, почувствовав, что пересек запретную черту.
«Не полное дерьмо все-таки», – пишу я на своей салфетке.
– Я теперь отсюда, рядом с Нетанией, – говорит она, и на ее лице все еще видна боль нанесенной обиды. – У нас здесь деревня… для людей, таких… таких, как я, но когда я была маленькой, я была вашей соседкой.