Как написать книгу, чтобы ее не издали - стр. 7
КОГДА АВТОР СТРАДАЕТ ПУСТОСЛОВИЕМ
Теперь, когда Чип наконец добрался до Парижа, он понял, почему его называют городом огней. Огни были повсюду! Абсолютно не похожий на его родной город Терре-Хот в Индиане, Париж совершенно не поддавался описанию. Было в нем что-то неуловимое, что-то… je ne sais quoi![4] Только теперь он понял значение этой фразы!
Он откусил свой «Биг Мак», и тот, как и следовало ожидать, по вкусу был совершенно другим. Даже «Биг Маки» здесь отличались, и разница эта была невероятна! Что-то такое ощущалось повсюду, чего он никогда раньше не замечал в жизни… до сегодняшнего дня. И это было великолепно.
О Париж! Город огней!
В отдельную категорию входят романы, где упомянутые страны и города существуют лишь в памяти автора. И воспоминания эти так ярки, что он напрочь забывает предоставить читателю хоть какие-то убедительные описания. Но, в отличие от фотокарточек, подобные книги никогда не будут напечатаны, потому что они не дают ни малейшего представления о месте действия. Это как если бы вы привезли из поездки на Мачу-Пикчу кучу фотографий, но на всех были бы только вы в центре, полностью закрывая вид на гору. У читателя нет ваших воспоминаний, и он думает: «Что это, черт подери, там за ним? Похоже на Мачу-Пикчу… Или все же “Макдональдс”?»
Эта техника не сводится к описанию экзотических мест: словами вроде «бесподобно» или «невероятно» авторы могут злоупотреблять при описании чего угодно, любого события или окружения. (Более подробно об этом поговорим в третьей части «Стиль. Основы».)
КОГДА ЧИТАТЕЛЯ СЛУЧАЙНО ВВОДЯТ В ЗАБЛУЖДЕНИЕ
Ирина вошла в детскую проверить камин и убедиться, что он будет гореть, когда прибудут две ее любимые сестры. Перед тем как наклониться и помешать угли, она вытащила изо рта розовый влажный комок жвачки, которую жевала с тех пор, как вернулась в Петербург из родового поместья. Каминная полка была пуста, и Ирина прилепила влажный шарик прямо на нее.
В этот самый миг дядя Ваня в консерватории остановился у пианино. Послышался жутко нестройный аккорд, замирающий и печальный.
– Ирина! – радостно произнесла Маша, входя в детскую.
Ее щеки были румяными от зимнего ветра, а мороз все еще поднимался паром с ее роскошной шубы. Маша всегда была самой изысканной из них троих и больше своих мехов ценила разве что своих сестер. Раскинув руки, Маша поспешила через всю комнату, чтобы обнять дорогую Ирину. Рукав ее любимой собольей шубы пролетел в миллиметре от липкой жвачки, которая была все еще мягкой и вязкой от пламени в камине и походила теперь на блестящий морской анемон, подстерегающий жертву. Кажется, только благодаря божественному вмешательству рукав остался невредим.