Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым - стр. 18
Если поворотиться к реке с памятником задом, то передом как раз окажешься повернут на «дом Батюшкова». Он виднеется чуть в отдалении, левее кремлевской стены. Здесь у своего родственника Гревенса поэт прожил последние двадцать два года до самой смерти от тифа летом 1855-го.
До своего последнего и печального возвращения Батюшков в Вологде бывал нечасто, наездами. Отношения с отцом, вновь женившимся, складывались тяжело. Свой вологодский круг Батюшков, судя по всему, не слишком жаловал: «Хочешь ли новостей? – писал он в январе 1811 года из Вологды Н. Гнедичу. – Межаков женится на племяннице Брянчанинова!.. Впрочем, здесь нет людей, и я умираю от скуки и говорю тихонько себе: не приведи Бог честному человеку жить в провинции…»
Межаков – это Павел Межаков, наследник одного из лучших вологодских поместий, поэт. Брянчаниновы – едва ли не самое известное вологодское семейство, разбросанное по нескольким имениям. Из него происходил святитель Игнатий Брянчанинов, деятель церкви, епископ, недавно канонизированный.
Может быть, в этом батюшковском письме – признаки ипохондрии, обернувшейся душевной болезнью, из-за которой Батюшков в последние годы вовсе избегал людей?
Сохранилось несколько его поздних изображений. Вот рисунок средины прошлого века, сделанный в доме Гревенса. Спиной к зрителю, повернувшись к открытому окну, стоит невысокий человек в долгополом сюртуке. Седые волосы коротко стрижены. Все неподвижно, скованно, как всегда на любительских рисунках. Как будто время остановилось, замерло в видимых из окна куполах Софии.
Мы не видим глаз Батюшкова. Его взгляд устремлен на тех, кто смотрит с улицы: от стен Кремля с площади, от памятника поэту…
Справа от памятника, буквально у стены собора – шаламовский домик. Отец писателя был соборным священником. Здесь прошло детство и отрочество Шаламова. Варламом он был назван в честь святого Варлаама Хутынского, того самого, от чьего храма мы начали свою прогулку. Веру в Бога, как признавался, потерял в шесть лет.
Шаламов уехал из Вологды, чтобы в нее не возвращаться. Вспомнил о ней в книге не-любви – «Четвертая Вологда». В ней даже собор, рядом с которым прошло детство, – «угрюмый храм, хоть и красивый – нет в нем душевной теплоты».
Духовно близкой Шаламов ощущал лишь третью Вологду – пришлую, ссыльную. Ту самую, которая подарила городу прозвание – «северные Афины».
Сюжет четвертый: о культурной среде.
Есть несколько фраз и мнений, которые в Вологде любят. О Вологодчине в целом – Северная Фиваида.
Так когда-то сказал известный церковный писатель и небольшой поэт (впрочем, знакомец Пушкина и Тютчева) Александр Муравьев. Он имел в виду, что, как некогда в фиванскую пустыню, так начиная с XIV века на Русский Север устремились те, кто устал от мира, искал отшельничества. Их направлял Сергий Радонежский. Там встали знаменитые монастыри – Кирилло-Белозерский и Ферапонтов. Там трудился великий Дионисий. Там свершило свой подвиг большинство святых, «в земле русской просиявших».