Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым - стр. 110

Цепочки! Я сразу вспомнил это Санино слово, говорившееся как раз в отношении лирики: возвращающиеся пушкинские темы, циклы стихотворений к нескольким близким людям, разрушаемые нами из-за традиционно неверных атрибуций. Предстояло провести работу переатрибутирования. Пример ее – небольшая статья о стихотворении «Пора, мой друг, пора!..», обращенном совсем не к жене, а к П. Нащокину. Это фрагмент от общего исследования пушкинской лирики. В его бумагах сохранился список стихотворений Пушкина, которыми он занимался, собираясь охватить единым исследованием.

Он полагал, что существовала «потаенная любовь», хотя тыняновской, как и никакой другой, версии не разделял. Считал, что это была какая-то близкая Пушкину женщина, которую он знал еще до ссылки, по Петербургу, и которая умерла в его отсутствие. У А. Фейнберга были какие-то весьма смутные, насколько понимаю, догадки. В связи с одной из них он еще году в 1972-м просил меня посмотреть, что есть в Вологодском архиве о вологодском, архангельском и олонецком генерал-губернаторе А. Клокачеве. Наш последний и самый подробный разговор по всему кругу его пушкинских занятий произошел зимой в начале 1978 года. Речь шла о лирике, но особенно подробно о «Маленьких трагедиях» и «Онегине». И в том, и в другом случае его занимала объединительная идея и способ ее воплощения, то есть не концептуальный тезис, существующий над текстом и отдельно от него, а тот принцип единства, который позволил бы войти в текст, «раскатать» его. Поэтому его собственная речь практически невоспроизводима по памяти. Это был многочасовой монолог-реконструкция, прерываемый моими вопросами или сомнениями.

В связи с «Маленькими трагедиями» он развивал фактически одну мысль, подробно иллюстрируя ее текстом, – о выборе Пушкиным эпох, представляющих историю человечества в Новое время. Смена типов и ситуации. Звучало, как всегда в его исполнении, красиво и убедительно. Я усомнился в новизне мысли. Саня говорил, что самым важным будет ее доказательство, применение и что сама работа еще далека от завершения, не вполне продумана^>24.

Более всего речь в тот вечер шла об «Онегине». Ключом к нему А. Фейнберг считал пушкинскую фразу о том, что «единый план “Ада” есть уже плод высокого гения».

«Онегин», он утверждал, задуман по преднамеренно аналогичному плану, организован по законам числовой символики, одно из проявлений которой – расчет времени по календарю. Первоначально сходство должно было быть еще большим: в частности, число глав романа девять – кратное трем. Когда, по цензурным причинам, этот первый цикл был разрушен, роман оказался обреченным на незавершенность. Сюжетная незавершенность не входила в замысел. Была нарушена и структура «магического кристалла», а она подразумевалась. Саня даже графически пытался проиллюстрировать это рисунком кристаллической композиции «Онегина». Сходное тому, что слышал я, слышали и другие, есть свидетельство, зафиксированное печатно – в книге Сергея Иванова «Утро вечера мудренее»: