Размер шрифта
-
+
Качели (сборник) - стр. 17
и взвизгами:
«Граждане! Кончается мыло
(детские шубки, колготки,
сапоги, мясорубки,
и прочее, тому подобное,
съедобное и несъедобное)!»
В общем, женская поэзия —
это быт,
который убит
ударом утюга по голове
и спрятан в шкаф,
и там истлел, став
тем самым
скелетом в шкафу.
А душа на небе,
маринует райские яблочки
по рецепту,
взятому из книги
«О вкусной и здоровой пище»
1949 года издания,
где в каждом фрукте и овоще,
в каждом куске мяса и хлеба
попадаются волоски
из Священных Усов Генералиссимуса,
такие жесткие,
что пришпиливают язык к нёбу,
до гроба.
Все, Давид Самойлович, пора успокоиться.
Скоро совсем зарыдаю-заплачу.
Тем паче,
голоса вы моего не услышите,
и ничего уж в ответ не напишите.
Так что, пойду, постираю белье.
Боже! Зачем родилась не ткачихой,
и не портнихой, и не поварихой,
а этой самой – ну, как, бишь, ее?
1983
Старый поэт
Еще в грозу летят черновики
С его стола под потолок и на пол.
Еще следят тяжелые зрачки
За прихотливым бегом первых капель
По пыльному оконному стеклу.
Еще он попадает в кабалу
Причудливого света грозового,
И вот тогда с пера его весомо,
Как плод созревший, упадает Слово,
И памяти лежалая солома
Так вспыхивает вдруг от пустяка…
Еще тверда, еще легка рука.
Поблескивая близоруким оком,
Еще за шлейф словесности высокой
Он может ухватиться и лететь,
Под пятками почувствовать, как твердь,
Как чернозем, распаханную тучу.
Он столько пережил своих стихов,
Он столько пережил любимых, лучших
Своих друзей! Он стар и бестолков.
Посуды звон, и смех, и запах лука,
И клавиш беготня, и локти внука
В зеленке яркой, и гроза, и миг,
Когда его последний черновик
Кружит, как будто место выбирает,
И падает у ног, и умирает.
1983
Отрывки из поэмы «Елена»
«Тут следует развитие романа…»
Тут следует развитие романа,
Красивого, с обманом, без обмана,
С цветами, с целованием руки.
Елена удавилась бы с тоски,
Когда бы вышло так на самом деле.
Но вышло все иначе. Две недели
Жила она в классическом бреду.
То плакала, то пела на ходу,
То, в пустоту уставясь отрешенно,
Из рук не выпускала телефона.
Была бледна, не ела, не спала.
Гудели в голове колокола,
И гулом, как волной, сбивало с ног.
Двенадцать ночи. Тишина. Звонок.
Не приходилось вам до потолка
Взлетать от телефонного звонка,
Чтоб комната дрожала дрожью мелкой?
Разбить плафон, измазаться побелкой,
И, локоток немного разодрав,
Усесться, наконец, на книжный шкаф?
«Он странно жил. Не верил ни во что…»
Он странно жил. Не верил ни во что.
Он забегал в распахнутом пальто,
Ел на ходу, названивал куда-то,
Посверкивал зрачком холодновато,
Шутил и чмокал в щеку, исчезал
В аэропорт, в Домжур или в подвал,
Страница 17