Качели Ангела - стр. 14
И тут её внимание привлекла странная картина: в одной из палат, устроенных по типу бокса, за широкой стеклянной дверью, виднелась железная детская кроватка, а в кроватке стоял, держась за прутья, малыш и даже не плакал, а как будто скулил жалобным и тонким голоском. Но мамы нигде не было видно, да она и не спешила, казалось, его утешить. Войдя в процедурный кабинет, Алёна задала медсестре вопрос:
– Скажите, а почему малыш из восьмой палаты один? Где его мама?
– А кто ж её знает, где она! – ответила в сердцах сестра, – Это отказник, сначала они попадают к нам на карантин, а затем их уже отправляют в дом малютки.
В сердце Алёны что-то оборвалось, то же щемящее чувство, когда она подобрала на улице мокрого, облезшего, несчастного котёнка, вдруг накрыло её волной, к горлу подступил комок. Нет, она, естественно, слышала и знала, что в мире существуют брошенные дети и детские дома, но ни разу в жизни ей не приходилось сталкиваться с подобным наяву, и ей казалось, что всё это живёт лишь на экранах телешоу, да на страницах книг, где-то там, в параллельной вселенной, но не рядом с нею. И вот он – маленький плачущий мальчик в соседней палате – самый, что ни на есть настоящий, стоит перед нею в железной кроватке, словно за тюремной решёткой, ограждающей его от мира обычных, «нормальных» людей, уже с младенчества проведя черту между ним и остальными.
– А можно мне войти к нему? – спросила Алёна.
– Это ещё зачем? – ответила вопросом на вопрос сестра, – Ты его приучишь к рукам, а нам потом мучайся? У меня вон больных на этаже двадцать три человека, а санитарки нет, всё на мне ночью. Ты хочешь, чтобы я только с ним сюсюкала? О чём думала его мамаша, когда подбросила его к дверям больницы? Так что даже не думай, нечего приучать его к рукам. Только хуже всем сделаешь, жалостливая.
Алёна промолчала, но щемящее чувство не покидало её сердце. Возвращаясь в палату, она снова задержалась у той двери. Малыш уже не плакал, не осталось сил, он сидел в кроватке и смотрел на дверь, будто ждал кого-то, тельце его вздрагивало, словно в беззвучном рыдании, волосики были мокрыми, вспотевшими, а ползунки с распашонкой измазаны чем-то, вероятно детской смесью для кормления. Алёна пришла в палату и разрыдалась. Она долго ходила из угла в угол, прижимая к губам ладонь, что-то шепча, словно споря с кем-то, останавливалась и прислушивалась к ночным звукам. К утру, Алёна твёрдо знала, как она намерена поступить.
Много было на этом пути проволочек и препятствий, бюрократии и нелепых комиссий, с трудом дался долгий процесс будущим родителям Андрею и Алёне, порою им казалось, что вся система устроена как раз по принципу «даёшь стране больше сирот», какие-то дяди тёти так и пытались помешать им забрать Вовку себе, придираясь к каждой запятой в их справках и отчётах. Но вот всё было улажено, и супруги получили заветный документ, который гласил, что Привольнов Владимир Андреевич отныне их законный сын. А Вовка смотрел на папу и маму голубыми глазищами и радостно улыбался, словно тоже понимал, что он теперь никакой не отказник, а самый любимый, долгожданный и славный сыночек на свете.