Кабирия с Обводного канала (сборник) - стр. 22
Идея клапанов Раймонде понравилась. Плеснув на полковника синим взглядом, она ответствовала, что подумает, – но не прочь, если бы он полечил ее сердце иным способом. Полковник сделал вид, что не понял, однако невольно щегольнул: «Квэ медикамента нон санат, эа феррум санат, – что не лечат лекарства, то лечит железо, я имею в виду скальпель». До него так и не дошло, что Раймонду просто занимал весь этот красивый научный разговор про американские клапаны, похожие (полковник показал) на шарики для коктейля, а вдобавок ей доставляло удовольствие разглядывание его широких полковничьих плеч, и вообще она была глубоко погружена в пес ее знает какие мечтания, не имеющие ничего общего с операционным столом.
На прощание Раймонда записала его служебный телефончик.
У Гертруды Борисовны происходило очередное новоселье. В этот раз ее окна выходили на памятник Лермонтову. В подтексте следовало прочесть, что для приличного человека это совсем немаловажно.
Со временем страх, гнавший тетку с квартиры на квартиру, стал настигать ее в новом жилище все быстрей, быстрей, почти мгновенно, и она поняла, что носит его с собой, в себе, и, по всей видимости, выход этому страху можно дать, только распахнув на публичное обозрение все створки своего организма.
– О! Вот сейчас какая-то слизь выходит! – громко вела она прямую трансляцию из туалета. – А сейчас газы пошли... Как ты думаешь, что все это такое?
Подобно космонавту, совершающему длительный полет на орбите, тетка непрерывно вела устный бортовой журнал состояния своего нездоровья.
– Ты знаешь, сейчас где-то слева от пупка кольнуло, – бывали ее самые первые слова в телефонной трубке, – а потом сразу отрыжка – все воздухом, воздухом... Как ты думаешь, что бы это значило? – Не дожидаясь ответа, она мужественно заключала: – Видимо, печень дает нагрузку на сердце.
Она обычно вставала в половине седьмого, потому что надо было готовить еду. Подкаблучник Арнольд Аронович послушно плелся на рынок, где, буравя одиноким глазом дары частно-секторной Помоны, брал все самое свежее, самое лучшее: черешню зимой, картошку весной, осенью – раннюю клубнику каких-то противоположных широт; в продуктовом магазине он, всякий раз полновесно злорадствуя по поводу легитимно закрепленной неуязвимости, несуетно осаживал своим инвалидным удостоверением добела раскаленную очередь, а потом, по этому удостоверению, еще добирал кое-что в отделе заказов; пенсии обоих были мизерные, жили вечно в долг, но холодильник и пространство между оконных рам ежедневно были забиты какими-то развратными тортами с розовыми, будуарного вида, украшениями из крема, органы чувств беспрестанно эпатировались какой-нибудь буженинкой с чесночком, или заливным судачком, или ломтиком телятины с грибами и помидорами – все это могло уживаться в одной миске с манной кашей и кусками селедки, ибо эстетической стороне питания тетка в данном вопросе предпочитала п о л ь з у – причем в таком виде, в каком она переменчиво ее понимала (то есть отковыривала от всего помаленьку и, страдальчески морщась, выплевывала); в конце дня эта снедь скопом выбрасывалась на помойку: Арнольду Ароновичу действительно ничего этого есть было нельзя из-за строжайшей диабетической диеты; тетке нельзя было потому, что она так считала и потому что панически боялась отравиться (ни одно из лекарств она не принимала тоже); пудель к этому заранее обреченному харчу почти не прикасался, так как был перекормлен – и желал бы поделиться не только с дюжиной пуделей, но, может быть, даже с собаками других пород.