К нам осень не придёт - стр. 1

Уже долгое время прихожане Николо-Богоявленского собора замечали промеж многочисленной и весьма навязчивой нищей братии женщину, что сразу привлекала к себе внимание – и поведением, и видом, и манерой держать себя. Язык не поворачивался назвать её «попрошайкой».

Это была ещё не старая женщина, высокая, статная, с прямой спиной. Зимой и летом она одевалась в чёрное, на голове носила чёрный платок, так что сказать, какого цвета её волосы, было совершенно невозможно.

Даже в сильный холод или ливень, коими так богат петербургский климат, на ней нельзя было увидеть никакого тёплого одеяния, даже самого грубого потёртого армяка вроде тех, в которые кутались остальные нищие обоего пола. Летом она ходила босиком, зимой обувалась в грубые смазные мужские сапоги.

И в поведении она резко отличалась от других обитателей паперти: появлялась раным-рано, почти всё время проводила в молитвах перед иконами или просто преклонив колена на ступенях храма. Никогда не разражалась перед прихожанами плаксиво-монотонной скороговоркой, жалуясь на свою горькую судьбину. Не прикидывалась калекой, хворой, слепой. Её нельзя было найти вечерами в кабаке, в компании пьяных забулдыг и их опустившихся подруг. И когда прихожане вглядывались в её худое, суровое, бледное лицо с впалыми щеками, хранившее следы былой красоты, поневоле многие чувствовали к ней уважение.

Казалось, эта нищенка когда-то знавала лучшие времена, и ей пришлось пережить очень многое. Её усердие в молитвах, полное отсутствие жадности к подаяниям – она всегда брала ровно столько, сколько подавали – также возбуждали сочувствие и интерес.

Она, по-видимому, была бездомной. С некоторых пор повелось, что если у неё не было денег на ночлег, её приглашали переночевать прихожанки, жившие неподалёку. Она не отказывалась, благодарила поясным поклоном, крестила очередную благодетельницу, чуть слышно шептала молитвы.

Эта женщина никогда ни с кем не беседовала. Она, несомненно, вовсе не была немой. При этом любознательная матушка, супруга одного из иереев, пыталась было разговорить нищенку, но та упорно отмалчивалась. Однако, поскольку настырная матушка так и приступала с расспросами: мол, откуда? Чья? Давно ли в Петербурге? Какого звания? и тому подобное, нищенка знаками попросила клочок бумаги и карандаш. И удивлённая матушка прочла корявые, но совершенно грамотные строки: «Дала я обет молчания на долгое время – до тех пор, пока Господь не простит…»

– Как звать-то тебя, странница? – был очередной вопрос.

Женщина немного помедлила, точно затруднялась или вовсе не желала отвечать, но потом всё же написала:

«А Нюркой зовите, коли надобно».

Помимо сего рассказала Нюрка, что пришла в Петербург издалека, званием мещанка, мужа схоронила, никакой родни в Петербурге не имеет. Мол, после мужниной смерти решила богомолкой нищей по миру пойти, грехи свои и его отмаливать.

Словам на клочке бумаги все легко поверили – и Нюрку-молчальницу ещё больше полюбили и зауважали. Её просили молиться за болящих, путешествующих, за души покойных. Прихожане, видя её скудную и трезвую жизнь, которую она вела с таким суровым достоинством, верили, что Нюрка – юродивая ради Христа, что она добровольно взяла на себя подвиг молчания и непрестанной молитвы.

К тому же Нюрка-молчальница как-то сумела заставить остальных нищих уважать себя – а учитывая их нравы, это было и вовсе неслыханно.

Буквально в первый же день к ней подошла Мотька-Жаба, дородная бабища средних лет, что показывала сердобольным прихожанам кучу крошечных ребятишек (взятых «напрокат» в бедных многодетных семьях), и при этом мастерски симулировала паралич правой руки. Она умела виртуозно лить слёзы, рассказывая, как жестокий пьяница-муж отшиб ей руку, а потом и помер, оставив вдовой с малыми детками… В действительности же эта попрошайка отличалась богатырской силой, безжалостностью к своим маленьким «подопечным», и верховодила всеми никольскими нищими.

Новую соперницу она попыталась сразу «взять в оборот» и выгнать с паперти. К удивлению Мотьки-жабы, Нюрка-молчальница не только не стала перед ней заискивать, а лишь глянула на неё с бесконечным презрением и, не удостоив ни единым словом, прошла к храму, встала на колени и принялась молиться. На грубую брань и угрозы в свой адрес Нюрка не отвечала вовсе, а когда рассвирепевшая Мотька размахнулась и отвесила ей оплеуху, Нюрка не дрогнула, не всхлипнула, даже не охнула – только, не разжимая губ, скупо усмехнулась, подошла поближе к Мотьке и пристально глянула ей прямо в глаза…