К кошкам претензий нет - стр. 8
А может всё гораздо проще, – иногда думает Настя. И всё дело в том, что она типичный интроверт? (Всё-таки психологическое образование нет-нет, да и даёт о себе знать). Кроме того, за порогом дома, у неё никакой жизни, собственно, и нет. Но весь-то фокус в том, что ей ничего и не надо. Ей и так хорошо. Вот только мама иногда спохватывается и вспоминает, что дочь её, находящаяся на пороге 30-летия не устроена в женском отношении, и вообще мало приспособлена к жизни.
Иногда мать слегка заносит, и она начинает уже совсем нешуточно страдать и фантазировать в стиле умной Эльзы на тему того, что будет с бедной Настей, когда их с отцом не будет. Но после того, как мать всерьёз обиделась на это сравнение с героиней из сказки братьев Гримм, – Настя старается не реагировать. Так проще. Вообще же в такие минуты мать своими трагикомическими стенаниями, закатыванием глаз и прочей бутафорией напоминает Насте бабушку Валю, мамину маму, которая, – как было хорошо известно в их семье, – к смерти начала готовиться загодя, лет с тридцати пяти, примерно. У неё, как у героя Джерома, были все болезни мира. От хронического воспаления чего угодно до мерцательной аритмии и онкологии. Диагнозы она ставила сама себе мастерски и безапелляционно. Спорить с ней никто не решался. Даже врачи. Так и жила себе тихо и мирно, работая в краеведческом музее на полставки, часто выходя с одного больничного и открывая с понедельника новый, регулярно посещая санатории и пансионаты, до мозга костей уверенная в своих, как минимум, трёх смертельных диагнозах.
При этом умерла она в шестьдесят два по причине тромбоэмболии. Ушла мгновенно и безболезненно, хотя готовилась к этому событию лет тридцать. Насте было пятнадцать, когда это произошло. После того, как бабушки Вали не стало, никто из их семьи в её дом больше не ездил. Хотя там, в сорока километрах от них, в небольшом городке с щедрым, хлебосольным названием Изобильный, оставался отец мамы, Настин дедушка Гриша. Из-за него-то, собственно, регулярные до этого поездки и прекратились. И не только потому, что он почти сразу – «непростительно быстро», как с возмущением говорила Настина мама, – привёл в дом другую женщину, а то, что с этой другой женщиной, которая была значительно моложе, он почти открыто жил в течение последних лет восьми или десяти. То есть по факту, – как стало известно маме со слов добрых и любознательных людей, – имел две семьи.
И из первой не уходил только из опасения, что жена с горя наложит на себя руки. Мама почувствовала себя глубоко оскорблённой, когда вся эта история выплыла наружу, хотя были весьма убедительные основания полагать, что бабушке Вале обо всём этом было хорошо известно. И мало того, её как раз всё устраивало.