Изогнутая петля - стр. 33
Этот ландшафтный уголок появился еще в семнадцатом веке, когда один из предков Фарнли решил разбить регулярный сад по образцу хэмптон-кортского, устроенного по заказу Вильгельма III. Геометрически строгие линии стриженых тисов перемежались широкими песчаными дорожками. Живые изгороди были человеку по пояс и в целом составляли подобие невысокого лабиринта. Ориентироваться тут не составляло труда, но Пейджу всегда казалось, что место это как нельзя лучше подходит для игры в прятки – знай только голову пригибай. В центре находилась большая круглая площадка в обрамлении розовых кустов, а в середине площадки – декоративный пруд футов десять в диаметре, с низеньким парапетом. В неясном полумраке, когда дрожащие пятна света из окон мешались с отблесками вечерней зари, сад приобретал таинственное очарование. Но Пейджу почему-то всегда было здесь неуютно.
Эти мысли потянули за собой другие, еще менее приятные. Тревожное чувство вызывал, конечно, не сад сам по себе. Что особенного в скоплении кустарников и клумб? Но атмосфера казалась наэлектризованной до крайности. Мысли всех и каждого были прикованы к библиотеке и беспокойными ночными мотыльками бились в освещенные квадраты окон. Нелепо было бы предполагать, что с Марреем может что-то случиться. Дела так не делаются; в жизни все сложнее. Всему виной гипнотическая личность этого человека, настроившего остальных на нехороший лад.
– И все-таки, – почти вслух сказал Пейдж, – почему бы не прогуляться под окнами библиотеки и не взглянуть самому.
Так он и попытался сделать, но с глухими проклятиями отпрянул, заметив еще одного наблюдателя. Ему не удалось разобрать, кто это, поскольку тот отступил в тень буковых деревьев. Но Пейдж успел разглядеть Кеннета Маррея, который сидел спиной к окну и, как ему почудилось, только сейчас открывал свою серенькую книжечку.
Нет, все это глупости.
Пейдж повернул назад и поспешил в прохладу сада. Обогнув пруд, он остановил взгляд на одинокой звезде, светившей ровнехонько над трубами нового крыла (Мэдлин Дейн когда-то дала ей поэтичное имя). Он пробирался сквозь лабиринт тисовых зарослей и одновременно все глубже погружался в дебри собственных раздумий.
Так кто же все-таки самозванец? Фарнли или тот, другой? Пейдж не знал ответа и за последние два часа столько раз менял свое мнение, что уже устал гадать. А еще в мозгу неотвязно звучало, словно подстерегая за каждым поворотом, имя Мэдлин Дейн.
Эту часть сада замыкала лавровая изгородь, за которой ютилась каменная скамья. Пейдж сел на нее и закурил. Он попробовал сосредоточиться и честно разобраться в себе – и был вынужден признать, что его обида на мироздание отчасти происходит оттого, что он не в силах отделаться от мыслей о Мэдлин Дейн. Черты хрупкой светловолосой Мэдлин, отмеченные редкостной скандинавской красотой, всплывали в его воображении с мучительным постоянством – даже когда он трудился над своими «Жизнеописаниями», – и от этого все как будто шло наперекосяк. Он думал о ней больше, чем следовало. А сам мало-помалу превращался в брюзгу-холостяка.