Изогнутая петля - стр. 26
– Вот уже и до психоанализа дошли! – весело заметил он. – Слушайте, Барроуз, ну что нам делать с этим королем… не знаю чего?
– Могу только сказать, что мы уже с полчаса ведем какие-то совершенно неудобоваримые разговоры, – сухо отозвался Барроуз. – И вдобавок снова отклоняемся от темы.
– Ну почему же, – мягко возразил претендент. Он, кажется, искренне не хотел никого обидеть. – Надеюсь, я не сболтнул опять чего-то лишнего? Пожить бы вам цирковой жизнью; это, знаете ли, закаляет. Однако я просил бы вас объясниться, – обратился он к Пейджу. – По-вашему, в моем предположении относительно мадам нет логики? Изложите тогда свои доводы. Вы имели в виду, что она была совсем девочкой и не могла проникнуться ко мне нежными чувствами? Что для таких вещей ей нужно было быть постарше – скажем, возраста Мэдлин Дейн? На это вы намекаете?
Молли рассмеялась.
– Вовсе нет, – ответил Пейдж. – Я и не думал ни о каких доводах – ни за, ни против. Меня занимал вопрос вашей загадочной профессии.
– Моей профессии?
– Ранее вы упоминали о некой профессии, которая принесла вам первый успех в цирке. Никак не могу понять, что бы это могло быть. Вы предсказатель? Психоаналитик? Специалист в области памяти? Фокусник? Или всё вместе? В ваших манерах есть что-то от каждой из этих профессий – и еще от массы других. Ни дать ни взять Мефистофель, явившийся в наш тихий Кент! Здесь вам не место, так и знайте. Вы всем мешаете. Вы несносны.
Претендент как будто был польщен.
– Неужели? Что ж, думаю, вам всем не помешает небольшая встряска, – заметил он. – А что до моей профессии, то в ней, пожалуй, есть понемногу от всего, что вы перечислили. Но в одном вы точно не ошибетесь – если скажете, что я Джон Фарнли.
Тут в дальнем конце комнаты отворилась дверь, и появился Ноулз.
– Мистер Кеннет Маррей, сэр, – возвестил он.
Возникла пауза. В этот момент в небе зажглись последние лучи уходящего солнца. Они проникли сквозь деревья и верхние створки окон, ярко озарив потемневшую комнату. Потом все разом померкло, и остался только ровный приглушенный свет, в котором уже с трудом можно было различить фигуры и лица.
В голове Кеннета Маррея весь вечер теснилось множество воспоминаний. Это был высокий, худощавый, довольно нескладный человек, большой умница, никогда, впрочем, не имевший задатков для настоящего успеха в жизни. Лет ему было не больше пятидесяти, но в светлых усах и короткой стриженой бородке, напоминавшей скорее многодневную щетину, виднелась седина. Как и говорил Барроуз, он постарел; усох, посуровел, растерял былую беззаботность и благодушие. И все-таки в нем и теперь чувствовались сердечность и доброжелательность. Он легонько щурился, как человек, привыкший к палящему солнцу.