Измена Серебряного Дракона - стр. 16
На повороте я смотрю на карету с гробом, и сердце мое сковывает черная тоска.
Большие жирные вороны нагло рассиживаются на самой дороге, увлеченно что-то клюя. Они едва успевают улететь, чтобы не попасть под копыта черных лошадей, слепо движущихся вперед. Я вижу, что они клевали и отворачиваюсь.
— Они ели ворону, дядя чарльз? — спрашивает Уилл.
— Смотри, у нее белое перо, — говорит Джейк. и подается вперед, вставая на ноги и прислоняясь к стеклу кареты.
— Лучше не смотрите, дети, — говорю я, но понимаю, что говорить смысла нет. Все дети одинаково любопытны.
— Она мертвая? Они убили ее?
— Сядьте, мальчики, — строго говорит Айвен. — Дохлая ворона, только и всего. Вы аристократы, а не уличная шпана, чтобы глазеть на мертвых ворон.
— Да, отец, — говорят мальчики смущенно и садятся на свои места.
Я тру пальцами глаза, которые нещадно болят. Я не сплю уже третий день. В мысли мои снова и снова возвращается тот момент, когда мне казалось, что я еще могу спасти ее. Мне казалось, что я чувствую жизнь где-то глубоко внутри… Быть может то был ее еще не погибший ребенок, которому так и не суждено было родиться? Эта мысль буквально съедает меня. Заставляя крутить ее в голове снова и снова. Я даже спрашивал докторов, но они сказали, что ничего нельзя было поделать. Сказали что смерть наступила в результате неизвестного заболевания, которое пока нельзя идентифицировать.
Бедная Дженни. Она была совсем как живая. Я держал ее руки, я чувствовал ее слабую силу медной… Почему я не смог спасти ее?
Глядя на мальчиков я чувствую свою вину. Вид их светлых волос с рыжими прядями, совсем как у Джейн, заставляет мое сердце сжаться. Она лежит там, в черном ящике, бездвижная, застывшая навеки, та, что была такой наполненной жизнью, что дарила свет всем, кто был вокруг, не жалея его даже на тех, кто считал ее не ровней себе.
Смотрю на Айвена. Он сидит опустив голову и смотрит на свои ногти. О чем он думает теперь? Так же как и я винит себя? Каково ему потерять ту. что он так любил? Если даже мне так тяжело, то он, должно быть, совершенно уничтожен.
Мне хочется как-то поддержать его, похлопать по плечу, обнять, что-то сказать. Но я понимаю, что никакие слова не будут уместными.
Мы едем здесь. А она там. Мы будем жить, а она умерла.
Очевидность этой простой разности словно душит меня, словно здесь становится мало воздуха. Я ослабляю галстук и делаю глубокий вдох.
Впереди уже виднеются первые памятники кладбища. Ангелы и драконы из белого и серого мрамора, скульптуры людей в полный рост и просто большие надгробные плиты с надписями. Все это кажется каким-то бессмысленным нагромождением разнородных форм, не имеющих никакого смысла. Меня начинает мутить и я с благодарностью вылезаю из кареты, когда кучер объявляет, что мы приехали.