Измена. Проиграть любовь - стр. 28

— А Меркулова тогда кто? — шёпот маскирует слёзы. — Мне не нужны твои признания, знаю и так, что она не первая твоя подстилка, — вспомнив сцену в номере, я повышаю голос. — Но кто стал первой? Твоя Инночка подсуетилась, пока я полгода дохла от токсикоза и ещё три на сохранении? Или ты нашёл себе кого попроще? — я догадливо ахаю. — А может всё началось ещё тогда, со смазливой дочки Ивана Аркадьевича?

— Бред твоего воспалённого сознания! — жёстко отзывается он, но я словно сижу рядом и вижу, как нервно Кирилл глотает коньяк, и как дёргается рука за пачкой сигарет, которой не было уже как три года.

— Значит, всё-таки дочка, — лучше бы я встретила Хоффмана на пару лет раньше. Розовые очки разбились, но раны от осколков ещё долго будут отравлять мне жизнь.

— Как ты узнала про Ли… Меркулову?

— Мир не без добрых людей, — оговорка впилась очередной длинной иглой в сердце. Самое время стравить Кирилла и Хоффмана, но я молчу, не в силах объяснить это даже себе.

— Тот сопляк… — с особым удовлетворением протягивает он, — побочная Ипатьевская ветвь, — и столько презрения в голосе, что я не могу удержаться.

— О чём ты?

— Так ты не в курсе с кем спишь? — тихий издевательский смешок действует не хуже пощёчины. — Хоффман — фамилия матери, по отцу щенок — Ипатьев.

— Ему двадцать восемь, — напоминаю я, забыв про слёзы.

Ипатьев… Что-то такое мелькает на границе сознания, но мысль не даётся в руки. Где же я это слышала?

— Спроси у любовничка, — Кирилл ловит волну, возвращая разговору нужный тон. — Под ним ты стонешь также громко, а, Кира?

— Самсонов, — я возвращаюсь в реальность, — ты предал меня! — в трубке стало тихо. — Выбросил на помойку моё достоинство и будущее нашей семьи. Наплевал на всё, что между нами было! — перед глазами экстаз Меркуловой и горечь в моих словах становится вязкой, ощутимой даже на том конце провода. — А я ведь хотела родить тебе ребёнка… — его судорожный вздох и мой жалящий ответ. — Как хорошо, Самсонов, что таблетки закончатся только завтра! Я скуплю все пачки в городе и больше не позволю никому залезть ко мне в душу! Спасибо, ты многому меня научил!

— Кира, — я словно наяву вижу, как он потерянно запускает руку в волосы, — прости меня, родная! — всего лишь шёпот, но я срываюсь, и он слышит судорожный вздох. — Любимая, единственная моя, скажи, что ты хочешь, и я всё сделаю! Переверну мир, только бы ты меня простила! Жизнью клянусь, Кирёнок! Кир! Кира, ты плачешь?! — он видел мои слёзы лишь раз — когда умерла мама, и мне бы съязвить, уколоть больнее, но горло сдавливает спазмом и всё, что я могу — делать глубокие вдохи в попытках взять себя в руки. — Я сейчас приеду, слышишь, Кира? Умоляю, не плачь! Родная, я сдохну, но сделаю всё, чтобы ты была счастлива! Пожалуйста, потерпи всего пятнадцать минут! — его Вольво мог преодолеть ночной город за это время, но Кирилл ошибается.