Избранные дни - стр. 4
– Предо мною вы ни в чем не виновны, для меня вы не отжившие и не отверженные.
Она дотронулась до его щеки.
– Милый мальчик, – сказала она.
– Я тебя еще увижу?
– Конечно увидишь. Я никуда не денусь.
– Но это будет уже не так, как раньше.
– Да, боюсь, не совсем так.
– Если б только…
Она ждала, что он скажет. Он тоже ждал. Если б только машина не взяла Саймона. Если б только сам Лукас был взрослее и крепче здоровьем, если б надежнее было его сердце. Если б только он сам мог жениться на Кэтрин. Если б только он мог оставить свое тело и сделаться платьем, которое она носит.
Молчание все длилось, и она поцеловала его. Коснулась губами его губ.
Когда она отстранилась, он сказал:
– Воздух не духи, его не изготовили химики, он без запаха, я глотал бы его вечно, я влюблен в него.
– Теперь иди домой и ложись спать, – сказала она.
Пора было оставить ее. Ему было больше нечего делать, нечего сказать. Но он медлил. Лукас почувствовал, как иногда чувствовал во сне, что стоит на сцене перед полным залом и от него ждут, чтобы он что‐нибудь спел или прочитал.
Она повернулась, достала из сумочки ключ и вставила его в замочную скважину.
– Спокойной ночи, – сказала она.
– Спокойной ночи.
Он спустился по ступенькам. Стоя на тротуаре, он произнес вслед ее исчезающей фигуре:
– Я и молодой и старик, я столь же глуп, сколь и мудр.
– Спокойной ночи, – повторила она.
И скрылась с глаз.
Он не пошел домой, хотя именно так ему следовало поступить. Вместо этого он пошел на Бродвей, туда, где ходили живые люди.
Бродвей оставался самим собой, всегда собой – рекой света и жизни, несущей себя сквозь тени и огоньки большого города. У Лукаса, как и каждый раз, когда он оказывался здесь, засосало под ложечкой от будоражащего ощущения беззаконности, как если бы он был шпионом, засланным в другую страну, в королевство богатых. Он шагал с нарочито беззаботным видом, надеясь остаться настолько же невидимым для окружающих, насколько они были видимы ему.
На тротуарах припозднившиеся покупатели уступали место ранним праздношатающимся. Дамы в платьях цвета голубиной грудки, цвета дождя, шелестели мимо со свертками в руках, негромко переговариваясь друг с дружкой из‐под полей оперенных шляпок. Мужчины в пальто шагали уверенно, распространяя вокруг себя резкий аромат сигар, скаля в улыбке зубы, шлепая по брусчатке ботинками цвета лакрицы. Экипажи проезжали мимо, развозя по домам любовниц этих мужчин, мальчишки-газетчики выкрикивали: “Читайте! Читайте! У Пяти Углов убита женщина!” Красные занавески пузырились в окнах гостиниц под багровеющим к ночи небом. Кто‐то где‐то играл на каллиопе мелодию “Лилит”, но казалось, будто музыку порождает сама улица, будто это люди, такие уверенные и довольные собой, своими шагами извлекают ее из тротуара.