Избранные дни - стр. 2
– Ох, Лукас…
Сердце у него замерло, потом заколотилось как бешеное.
– Мне неспокойно за тебя, – сказала она. – Ты такой маленький.
– Мне почти тринадцать, – возразил он.
– Ужасное место. И такая тяжелая работа.
– Мне с ней повезло. Это счастье, что мне предложили место Саймона.
– И в школу ты больше не будешь ходить.
– Мне и не надо. У меня есть книга Уолта.
– Ты ведь знаешь ее всю наизусть?
– Да нет. Она большая, нужно несколько лет, чтобы все выучить.
– Будь осторожнее там, на фабрике, – сказала она. – Будь…
Она замолчала, но в лице совсем не переменилась. Она по‐прежнему сидела, обратив к нему профиль, величественно прекрасный, как у женщины на монете. Она все смотрела вниз на улицу в ожидании небесной процессии во главе с Саймоном, гордостью семьи, новопровозглашенным принцем мертвых.
Лукас сказал:
– Ты тоже будь осторожнее.
– Милый мой, мне нечего остерегаться. Я далеко не заглядываю: день прошел – и то хорошо.
Она надела медальон обратно на шею, он исчез у нее под платьем. Лукас хотел сказать ей… Что он хотел ей сказать? Он хотел сказать ей, что он чем‐то обуреваем, что он вечно на взводе и отчаянно одинок, что кроме трепещущего сердца в его теле заключено что‐то еще, что он чувствует, но не может выразить словами: нечто пористое и шиповатое, меняющееся вслед за движением мысли, порывами и воспоминаниями; исполненное, подобно звездам, блеска, переливов белого, зеленого и светло-золотистого; нечто, сродное по составу звездам и оттого влюбленное в них. Он хотел сказать ей, как это ужасно, как невыносимо, когда тебя держат всего-навсего за нескладного большеголового мальчика с глазами навыкате и привычкой говорить невпопад.
Он сказал:
– Я славлю себя и воспеваю себя, и что я принимаю, то примете вы.
Не то он надеялся ей сказать.
Она улыбнулась. Ну хотя бы она на него не сердилась.
Кэтрин сказала: – Пора идти. Проводишь меня до дому? – Да, – сказал он. – Да.
На улице Кэтрин взяла его под руку. Он старался успокоиться, вышагивать твердо, по‐мужски, хотя больше всего ему хотелось вообще перестать вышагивать, а подняться дымком вверх и поплыть над улицей, полной вечернего народа – возвращающихся домой рабочих, мальчишек, продающих газеты. Полоумный мистер Кейн в бурого цвета пальто расхаживал на своем углу, вылавливая что‐то у себя из бороды и выкрикивая: “Негодник, ты пропал и забыт, но что ты наделал разбитым сердцам?” Улицу пронизывали обычные запахи конского помета, керосина и едкого дыма – здесь обязательно что‐нибудь где‐нибудь горело. Если бы только Лукасу оставить свое тело – он бы превратился в то, что он видел, слышал и обонял. Он бы обволок Кэтрин, как обволакивал ее воздух, касался бы ее повсюду. Она бы вдохнула, и он оказался бы внутри нее.