Избранные дни - стр. 12

– Порядок, – сказал Джек.

Лукас смотрел, как зубья вгрызаются в железо. Так и Саймона затянуло под барабан – сначала руку, а следом и все остальное. Машина перемолола его своими зубами с той же невозмутимостью, с какой обрабатывает железо. Она, наверное, подумала – если только машины способны думать, – что это просто очередная железка. Перемолов Саймона, она принялась терпеливо ждать следующей пластины.

– Теперь, – сказал Джек, – пойдем посмотрим, что получилось.

Лукас следом за ним обогнул машину и увидел дело своих рук: железную пластину с квадратными углублениями: четыре поперек и шесть вдоль.

– По-твоему, все как надо?

Лукас внимательнее присмотрелся к пластине. В полумраке ее было трудно как следует разглядеть. Он пощупал каждое углубление и сказал:

– По-моему, да.

– Уверен?

– Да.

– Хорошо. И что ты теперь делаешь?

– Несу ее Дэну Хини.

– Верно.

Лукас взял отштампованную пластину и понес ее к машине Дэна Хини. Дэн, с носом картошкой и львиной гривой, кивнул. Немного подумав, Лукас аккуратно положил пластину в ящик позади Дэновой машины.

– Отлично, – сказал Джек.

Лукас угодил ему.

– Давай еще одну.

– Сэр, – спросил Лукас, – что это я такое делаю?

– Кожуха, – сказал Джек. – А теперь сделай при мне еще один.

– Хорошо, сэр.

Лукас сделал еще один. Джек сказал, что этот тоже годится, и пошел по своим делам.

Прошло время. Лукас не мог сказать, сколько именно. Часов в цеху не было. Дневного света тоже. Он клал пластину на ремень, выравнивал ее, отправлял под барабан и проверял получившиеся отпечатки. Четыре поперек, шесть вдоль. Он попытался сразу класть пластину верхним краем как можно ближе к белой полоске, и теперь хватало легкого движения, чтобы пристроить ее ровно на место. Сначала он каждый раз надеялся, что отпечатки зубьев получатся идеальными, но по прошествии времени – нескольких часов, как ему показалось, – стал предвкушать огрехи: сглаженный уголок или легкий перекос, незаметный взгляду менее прилежному, чем его собственный. Но только одну пластину он посчитал испорченной, и то не наверняка. Один квадратик, показалось ему, отпечатался на ней не так глубоко, как остальные, но он не был в этом до конца уверен. И тем не менее он взял пластину и гордо отнес ее Уиллу на переплавку, после чего ощутил себя сильным и опытным.

Когда ему наконец надоело пытаться сразу пристраивать пластины по линии и стало безразлично, чего же он все‐таки ищет в готовой детали – недостатков или их отсутствия, – он попытался думать о посторонних вещах. Он пытался думать о Кэтрин, о своих матери и отце. Проснулась ли мать? В себе ли она, способна ли готовить и препираться с отцом? Он попытался думать о Саймоне. Работа, однако, ему этого не позволяла. Работа требовала внимания. Он впал в состояние сонной одури, погруженности в одну-единственную задачу, когда мозг занят только тем, чем ему надлежит быть занятым, и ни в коем случае ничем иным. Выровнял, зажал, потянул, снова потянул, проверил.