Из жизни двух городов. Париж и Лондон - стр. 19
Собственно «парижские бульвары» состояли из ряда открытых киосков, имитировавших торговую улицу в Париже, и назывались – по ассоциации с общиной французских гугенотов, чья церковь (Св. Мэрилебон) возвышалась рядом с «садом» – мэрилебонскими. По отзывам газет, экстравагантная роскошь «сада развлечений» пользовалась у горожан заслуженной популярностью: «попытка представить на наш суд копию этого оживленного уголка торговли удалась вполне и по праву заслуживает полученные на ее счет аплодисменты». Изначально к наружной стене гостиной таверны было пристроено несколько небольших отдельных кабинетов, в которых гости заведения могли выпить и закусить, наблюдая за гуляющими. Эти кабинеты переделали в подобие магазинчиков, которыми, по общему мнению, пестрели парижские бульвары, а нанятые актеры играли роль владельцев магазинов и продавцов. «Парижские магазины» были представлены музыкальным салоном «Каприз», мастерской белошвейки «Блондинка», магазином игрушек «Топ-шоп», парикмахерской «Tête» и так далее.
Рис. 5. Вид на Мэрилебонский сад. Джон Доноуэлл. 1761 г.
Правда, вначале актеры играли «без огонька» – до тех пор, пока начальство не решило поднять им настроение при помощи спиртного.
Помимо того что в названиях магазинов были использованы французские слова (например, парикмахерская называлась «Tête» – «Голова»), их выбор был явно продиктован общепризнанным мнением, что Париж – столица «игрушек» в «лондонском» смысле этого слова: игрушками в то время называли любые безделушки, не имевшие практического применения и ценные лишь внешним видом. В одном киоске на пустую стойку положили лишь два воздушных змея – возможно, просто в шутку, поскольку запуск воздушных змеев тоже ассоциировался у англичан с глупыми и бесполезными «французскими» занятиями. Париж изобретал свои «французские штучки» быстрее, чем мог придумать им названия, что привело к появлению английского слова kickshaw (от французского quelque chose, «кое-что»), означавшего пустячок, легкомысленную безделушку. Французское слово nouveauté (новинка), вошедшее в обиход в девятнадцатом веке, еще лучше передало суть «штучки», ценность которой состоит лишь в ее необычности и новизне.
Гостиную в Мэрилебоне освещали люстры с разноцветными абажурами: один уголок был обставлен мебелью à la «английское кафе» в Париже. Однако «мадам», игравшая роль хозяйки заведения, подверглась критике со стороны публики за отсутствие должной живости в общении. По словам газетных журналистов «даже квакер мог бы поклясться[17], что она никогда в жизни не видела Кале». В течение следующих недель устроители дополняли «шоу парижских бульваров» все более «достоверными» деталями. Гостям представили другой Париж: Бульвар дю Тампль, входившие в моду улицы Сент-Оно ре и Елисейские Поля – с их прямыми, как стрела, перспективами, широкими мостовыми, новомодными магазинчиками, кафе и другими местами отдыха. По свидетельству очевидцев, один французский джентльмен подтвердил сходство декораций с оригиналом, воскликнув при виде макета родного города: «Мой бог! Я дома!». Правда, он тотчас же добавил: «Впрочем, мне это показалось лишь на первый взгляд – все выглядит немного не так, как дома». Для Мерсье, Рутлиджа и других просвещенных литераторов 1780-х годов, идеальным городом представлялся некий гибрид Лондона и Парижа, а возможно, и некий гипотетический мегаполис, несший в себе черты и того, и другого. И по мере того, как путешественники все чаще курсировали от одного города к другому, два города, изначально выступавшие ярыми соперниками, постепенно начали сливаться в один как в реальности, так и в печатных изданиях, и даже в умах горожан. Мерсье в своих «Параллелях» жонглирует названиями городов так стремительно, что читателю приходится лишь задаваться вопросом: а что же такое есть на самом деле «Лондон» и «Париж»? Точки на карте? Дворцовые ансамбли? Или общность людей, объединных историей и культурой?